Возвращаются они к рассвету. Сначала мы слышим грохот сапог и, уже выскакивая из комнаты навстречу, голос зовущего нас Дуба. Следом за ним спешат братья и работники первой конюшни.

– Быстро! – кричит Дуб. – Нужно ее куда-то положить!

Меня пронзает облегчением – даже если Виола пострадала, мы ее нашли. Теперь все будет хорошо. Мы с Сальвией спешим обратно в общую комнату, толкаем к стене стол и скамейки и раскидываем по углам табуретки. Я достаю один из матрасов, и тут мужчины врываются в комнату, Дуб садится на колени и опускает Виолу. Я успеваю заметить только ее руку, всю в синяках и потеках крови.

Нет. С ней же должно быть все в порядке…

Рядом Сальвия издает тихий звук, сдавленный писк маленького зверька, и заваливается на меня. Я сгибаюсь под ее весом, ударяюсь о стол и обнимаю ее руками, и тут Ясень, весь бледный, подхватывает ее, уносит из комнаты и опускает на пол в коридоре, где ждут остальные конюхи.

– Твои друзья послали за лекарем, – говорит мне Дуб дрожащим голосом. Он не встает, не отходит от Виолы. Я сжимаю зубы и опускаюсь рядом, заставляя себя посмотреть на нее.

Виолу завернули в темный плащ. Видно только голову, одну руку и босые ноги. Лицо опухло до неузнаваемости, темное от синяков и крови, губы разбиты и сочатся красным. Рука тоже раздулась и побелела, с пальцами что-то не так. На запястье отметины, в которых я узнаю синяки от грубого захвата, а может, веревки. Кровь запеклась и на ступнях, но невозможно понять, повреждены они сами или кровь лилась из других ран и засохла на ногах.

Я не могу дышать, не нахожу сил втянуть воздух в грудь. Озираюсь и вижу рядом с Дубом Рябину, а позади них вернувшегося в комнату Ясеня. Бронзовая кожа у всех троих бледная до желтизны, глаза застыли от потрясения и ужаса.

– Ее надо помыть. – Я не сразу понимаю, что звучит мой собственный голос.

Дуб смотрит на меня и ждет.

Я сбивчиво продолжаю:

– Лекарь будет осматривать раны. Мы должны ее помыть.

– Что тебе принести? – спрашивает Дуб.

Я сглатываю ком в горле. Придется мне самой? А кому же еще?

– Воду… и куски чистой ткани.

Дуб и Ясень срываются с места, почти бегут за водой и ищут пригодное полотно, благодарные за то, что их заняли делом. Рябина стоит на месте, чуть качается и не сводит глаз с сестры.

– Рябина, – зову я. – Рябина!

Он медленно поднимает взгляд.

– Когда Сальвия очнется, будь рядом. Иди и жди там. Поди же. Она в коридоре.

Он уходит, ударившись плечом о дверной косяк.

Дуб приносит полотно, Ясень – воду, и я отсылаю их следом за Рябиной.

Я не хочу прикасаться к Виоле – не хочу сделать больно, или разбудить, или увидеть, что еще с ней сотворили. Но это необходимо, и раз не может Сальвия – должна я, так аккуратно, как смогу. Я окунаю ткань в воду и медленно оттираю кровь с лица, руки и ног Виолы, страшась заглянуть под плащ.

В глазах туманится, так что мне приходится часто отвлекаться и вытирать лицо рукавом. Где же лекарь? Почему не идет так долго?

Стиснув зубы, я немного сдвигаю плащ и обнажаю всю руку до плеча, отмываю ее и продолжаю. Когда я заканчиваю, вода в ведре темно-красная. Стуча зубами, я снова укутываю Виолу плащом и встаю. Комната вокруг плывет, глаза заливает темнотой. Я пячусь, пока не ударяюсь о стол позади. Медленно дышу, глядя прямо перед собой, но теперь неважно, куда смотреть, – я все равно буду видеть лишь причиненное ей зло. Страшнее любого, что когда-либо выносила я сама. Я не представляю, как еще ей помочь.

– Сюда! – кричит в коридоре Ясень.

– Лекарь пришел, – окликает меня Дуб, а в комнату уже спешит мужчина, и следом за ним Дуб, его братья и Сальвия, с серым лицом, но в сознании. – Терн ее умывала – Виола еще не очнулась.

– Ясно, – говорит лекарь.

– Ох, Виола, – шепчет Сальвия, прижимаясь к Ясеню. Он обнимает ее ласково, будто родную мать.

Лекарь опускает свою сумку на пол.

– Выйдите наружу, все вы, кроме девушки, что ее мыла.

Дуб нерешительно мнется, и мужчина бросает на него резкий взгляд:

– Идите. Я позабочусь о вашей сестре.

– Я остаюсь, – говорит Сальвия.

Лекарь качает головой, мягко, но решительно:

– Нет. Будьте снаружи, пока я не позову.

Сальвия открывает рот для возражений, но Дуб трогает ее за плечо:

– Делай, как он велит. Он ей поможет.

Сальвия со щелчком сжимает зубы и неуклюже бредет из комнаты, остальные идут за ней по пятам.

Лекарь сдвигает плащ Виолы.

– Итак, что вы уже сделали?

Я отвожу глаза, хотя все уже видела.

– Отмыла. Больше ничего. Старалась не двигать.

Он кивает и продолжает изучать ее.

Я сажусь на ближайший табурет. Опускаю взгляд на руки, но под ногтями и по краям ладоней засохла кровь. Я быстро смотрю вверх и разглядываю лампу, в груди ноет.

– Она мерзнет, – отмечает лекарь, копаясь в сумке. – Пробыла снаружи всю ночь?

– Я не знаю.

Как я могла не понять, что она холодная? Но у меня и самой руки ледяные, онемевшие от страха. И все-таки можно было заметить, хотя бы принести еще одеяло…

– Я зашью порезы. Больше ничего тут не сделаешь, – говорит лекарь. – Вам надо будет ее согревать, поить бульоном и дать ей время на выздоровление.

Я неуклюже поднимаюсь на ноги, словно тело от меня далеко-далеко.

– Мне… мне кажется, у нее пальцы сломаны.

– И несколько ребер, – подтверждает он. – Я сделаю что смогу.

– С ней все будет в порядке? – Мой голос спокойный, ровный и далекий, будто океан. Нет, нельзя позволять себе цепенеть, не сейчас, когда я нужна Виоле.

– Не знаю, – говорит лекарь, не поднимая головы.

Нет. Он не должен так отвечать. Он должен помочь Виоле, исправить все содеянное с ней. Как-нибудь. Я слышу тихое подвывание и резко сжимаю зубы, отсекая звук; смахиваю с лица слезы сырым рукавом.