— Так точно, товарищ полковник, — ответил Игнатов нормальным голосом. И глаза у него тоже стали нормальные: серьезные, глаза думающего солдата.

— После обеда зайдите к начальнику клуба.

— Есть, товарищ полковник. Разрешите выяснить для чего.

— Там узнаете, — усмехнулся Матвеев.

За лесом в районе стрельбища взвилась ракета. Она зашипела, как сырое полено, и, оставляя за собой кривой след, скрылась в сером мареве, будто в мутной воде.

— Продолжайте занятия, — сказал полковник Березкину и пошел к машине.

— Взвод, смирно-о! — от всей души скомандовал лейтенант.

Проводив полковника настороженным взглядом (вдруг передумает и вернется назад), Березкин облегченно сказал:

— Вольно! — Повел плечами, словно ему было зябко. Укоризненно произнес: — Здесь, в гарнизоне, вы храбрецы и остряки. Посмотрим, что от вас на учениях останется.

Дорога набегала, словно хотела схватить машину деревьями, зажать в их ветвистых пальцах. Зажать и не выпускать.

«Нет, нет, — думал полковник, вспоминая вчерашний телефонный разговор с дочерью Лилей. — Нужно немедленно дать телеграмму. И пусть едет сюда. Нечего болтаться в Ленинграде. Нечего… Телеграмму подпишет бабушка. Бабушка для нее больший авторитет, чем я».

Машина выскочила к развилке, где высокая осина краснела и желтела как светофор.

Коробейник вопросительно взглянул на полковника.

— В штаб, — приказал Матвеев.

2

Жанна сидела на кровати, прикрыв колени бордовым вафельным халатом, и ошарашенно смотрела на посиневшую женщину — от холода или от гнева? — кричащую ей с порога:

— Слава богу, мы не Люксембург! Земли у нас предостаточно. Врачи и на Камчатке требуются, и на Таймыре… Наконец, я могу позвонить в Выборг Егонсону. И выпрошу у него ставку. Берите ее в зубы и проваливайте. Очистите для меня атмосферу!

— Я не могу очистить для вас атмосферу, — Жанна старалась расслабиться, говорить спокойно, вразумительно. — Я приехала сюда по распределению, как молодой специалист.

— Вы не только молодой специалист, вы еще и шлюховатый специалист, — заверила женщина, грозно сжав кулак и тяжело махнув им, словно это была килограммовая гиря.

В коридоре скрипнула дверь. Наверняка акушерка Прокофьева, сморщенная, как высушенный гриб, стояла возле стены и прислушивалась.

Жанна сказала:

— Менаду вашим мужем и мной никаких других, кроме служебных, отношений никогда не было и не может быть… Я не знаю, как вас зовут…

— Надежда Васильевна меня зовут, стерва вы курящая…

— Не кричите, Надежда Васильевна, — закрыла ладонями лицо Жанна. — Еще рано. И в общежитии спят…

— Спят! — оскорбилась женщина, жена главврача той самой районной поликлиники, где работала Жанна. — А мне не до сна. У меня детей двое. А вы мужа уводите…

«Психопатическое истерическое возбуждение, — вспомнила Жанна, — возникает при наличии психической травмы, неблагоприятной ситуации… Поведение демонстративное, нарочитое… Больной явно пытается привлечь к себе внимание. Театральные жесты, патетические выкрики, брань и угрозы в адрес «обидчика»… Неотложная помощь. Провести беседу с больным, попытаться его успокоить, указать ему на нерациональность избранного им поведения. Седативный эффект дают капли с валерьяной, ландышем и бромом».

— Надежда Васильевна, успокойтесь. Подумайте, Борис Абрамович на двадцать два года старше меня. У него двое детей, да и сам он мне в отцы годится. Неужели я такая уродка, что не могу найти себе молодого мужчину, ровесника, не обремененного семьей? Мало того, давайте обратимся хотя бы к мало-мальски элементарной логике. Не стала бы я связываться с женатым человеком в таком маленьком районном городишке, где все знают все про всех.

— Вас видели вместе. — На этот раз Надежда Васильевна не выкрикнула слова, наоборот, произнесла их уверенно, твердо.

— Действительно, Борис Абрамович несколько раз подвозил меня к общежитию на своем «Москвиче». Но он подвозил не только меня.

— Вот, вот! — опять закричала женщина. — В этом и беда, что он любит подвозить молодых сотрудниц. Их в этой машине знаете сколько перебывало?

— Не знаю и не хочу знать, — отрезала Жанна.

— Жаль, я не ваша мать. Вас, наверное, в детстве не пороли.

— Совершенно верно. Я росла в здоровой, спокойной семье.

— Послевоенное поколение! Вы все эгоистичны. А нас бомбили. И хлеб мы получали по карточкам.

— Мне рассказывала об этом мама. Это очень печально, хлеб по карточкам… И прошу, Надежда Васильевна, поверить, я не собираюсь отнимать хлеб ни у вас, ни у ваших детей. Тем более что сейчас он продается без карточек.

— Вы хулиганка! Вы настоящая, законченная хулиганка! Я напишу об этом в «Комсомольскую правду»!

— У меня есть валерьянка, — сказала Жанна. — Я накапаю вам.

— Пейте сами! — выкрикнула Надежда Васильевна. К на синем лице ее появились фиолетовые пятна.

— Непременно! — тяжело вздохнула Жанна.

Она встала, подошла к тумбочке. Пол качался, и стена плыла, словно высвеченная фарами спешащего автомобиля. Жанна налила из графина воды в белую чашку, которую привезла из дому. На чашке были нарисованы волк и заяц. Она любила смотреть мультики про этих зверюшек. Но всегда жалела волка. И даже дала ему прозвище Бедолага.

Жанна накапала двадцать пять капель. Повернулась к двери, чтобы сказать: «За ваше здоровье!» Но Надежда Васильевна уже ушла из комнаты.

Пришлось выпить молча.

Время подкатывалось к семи. Пора было собираться на работу.

3

Придвинув кресло к самому окну так, чтобы скупой свет хмурого полудня щедрее падал на страницу журнала, Софья Романовна Матвеева еще раз оглядела комнату — все ли прибрано, удовлетворенно вздохнула. Вынула из футляра очки. Подышала на них. С каким-то особым удовольствием протерла. Посмотрела на свет — так ли блестят. И только после этого водрузила их на нос.

Софья Романовна была пожилой женщиной.

Она любила писать и получать письма. Но с каждым годом ей все реже и реже приходилось прибегать к любимому занятию. Друзей становилось все меньше и меньше. Понимать это было грустно, помнить об этом тяжело.

Вот почему письма сына Игоря от раза к разу делались ей все дороже.

Обложка журнала была красивая. В правом верхнем углу большой портрет женщины: немолодой, умной и доброй. Полукругом на разноцветных подсветках рисованные портреты ее сыновей: пехотинца, моряка, танкиста. Софья Романовна раскрыла журнал. И стала читать.

«Белая акация, — читала Софья Романовна, — зацветала ранней весной. У нас на юге, где даже в январе не бывало снега, гроздья акации казались нам кистями заснеженного винограда. Давным-давно на школьном субботнике мы посадили акацию, невзрачную, похожую на общипанного утенка. Мы посадили много акаций, но я запомнил эту. Ее принесла наша учительница Лидия Семеновна. В тот день Лидия Семеновна получила извещение о гибели сына. Мы думали, что у нас не будет занятий. Но учительница пришла. У нее было бледное, почти