Небо серело. Утренний туман, слабый, будто разбавленный, все же заметной дымкой висел над мокрой землей, над мокрыми деревьями, над товарными вагонами, что стояли на запасном пути. Стояли, как и месяц назад, когда она уезжала в отпуск.

В городке лаяли собаки, кричали петухи. Несмотря на ранний час, сладковато пахло жареным луком. Жанна уныло посмотрела на сторожившие ее вещи, вздохнула, поморщилась, отчего лицо ее вдруг сделалось старым и умудренным.

Впереди разлеглась лужа. Жанна подняла два чемодана, обошла лужу, поставила чемоданы возле столба, на котором, по всей вероятности, должна была висеть лампочка, но не висело ничего. Потерев ладонь о ладонь, медленно пошла назад, к ящику и сумке. Вот тогда она и услышала голос:

— Одну секунду. Я вам помогу.

Оглянувшись, она увидела офицера. Того самого, что сошел с поезда. Он поставил свой портфель возле ее чемоданов и широким шагом обогнул матово отсвечивающую лужу. Сказал:

— Доброе утро.

— Доброе утро, — ответила она.

Он поднял ящик и сумку и понес их, не сказав больше ни слова.

Слышны были только шаги…

Шаги на мокром асфальте.

Его и ее. Не в такт, сами по себе, и звуки их уплывали в грязный туман, которого почему-то не было только над морем. Они знали это и шли к морю. Мимо бывшей типографии Хаджибекова, одноэтажного здания телеграфа, у которого было красивое каменное крыльцо с лестницей, железными перилами и высокой старой магнолией возле ступеней.

Ребята, их одноклассники, вынырнули из тумана, как из волны. Присвистнули. А один из них, драчливый и придурковатый Ленька Васагонов, тихо, но внятно сказал:

— Жених и невеста.

Она гордо повела подбородком, покосилась презрительно. Прижалась к нему плечом. Усмехнулась:

— Догадливый мальчик.

Он понял, до чего же высоко она себя ценит. Давно догадывался, а теперь вот убедился. И это испугало его. Может, даже не столько испугало, сколько огорчило. Он вдруг отчетливо и ясно осознал, что всю свою жизнь будет помнить этот вечер, потому что другой такой никогда не повторится…

Он поставил ящик у обочины шоссе, а на ящик сумку. Жанна сказала:

— Спасибо.

— Пустяки, — ответил он. Представился: — Матвеев Петр Петрович.

— Жанна… Лунина.

Имя не совпадало с тем, давним, именем, но звучало похоже.

Он спросил:

— Вам далеко?

— В Каретное[6].

Матвеев кивнул. Наверное, это следовало понимать как подтверждение — мол, знает он такой захудалый районный городишко.

— Я там работаю после института по распределению…

— В школе. — Матвеев не спросил. Просто догадался. Ну где еще может работать молодой специалист в Каретном?

— В поликлинике, — ответила Жанна.

— Довольны?

— Очень даже. Отработаю еще год и сорвусь к папе с мамой в Армавир.

— В Армавире, Жанна, я полагаю, и без вас врачей хватает.

— Если так ставить вопрос, то нужно ехать на край света. А где он, этот край? Земля-то круглая.

— Тоже верно. — Матвеев взглянул на часы: пять часов одиннадцать минут. Шофер Коробейник опаздывал.

— Я посмотрю расписание автобусов, — сказала Жанна, хотя отлично помнила, что первый рейсовый автобус на Каретное отходит в четверть седьмого.

Она прошла вдоль фасада станционного здания, остановилась возле голубой будки, похожей на табачный киоск. На будке висело выгоревшее расписание, и черной краской было написано: «Автобусная касса».

Память не изменила Жанне. Автобус на Каретное действительно уходил в шесть пятнадцать.

Матвеев закурил. Смотрел на уходящие в туман рельсы с блестевшими глазками росы, на вымазанные землей и мазутом шпалы с ржавыми пятнами вокруг металлических костылей. Красный огонь светофора застыл в пространстве жирной размазанной точкой — саму мачту поглотил туман, и огонь висел, будто нарисованный на холсте. Оглашая утро вызывающе громким криком, низко пролетела ворона. Села. И стала пить из лужи.

Потом донесся звук подъезжающей машины. Взгляд у Коробейника был смущенный:

— Виноват, товарищ полковник. Правое переднее колесо подвело.

— Где тонко, там и лопается, — сухо заметил Матвеев.

— По всем признакам дефект заводской, — старался оправдаться Коробейник.

— Ладно. Поехали, — сказал Матвеев. Увидел выходящую из-за машины Жанну, добавил: — Но сначала подвезем доктора. Бери чемоданы.

…В машине говорили исключительно о природе. О том, что она здесь красивая, но диковатая.

В Каретном Коробейник остановил машину возле общежития. Помог Жанне внести вещи в вестибюль.

— Спасибо, Петр Петрович, — сказала на прощание Жанна.

Он пошутил, а может, нет. Черт знает как это прозвучало:

— Одним спасибо не отделаетесь. Вот возьму и прикачу в гости.

— Милости просим.

Что она еще могла ответить? Не кричать же ей: «Нет, нет, не приезжайте!»

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Озеро дремало. Оно лежало на желтом песке, чуть изогнувшись, силуэтом своим напоминая человека, поджавшего колени. Сосны, стоявшие по его берегам, молчали. Молчали ели и березы, теснившиеся позади сосен, почтительно признавая превосходство вышедших к воде великанов. Вода была серая, и тучи, отражаясь в ней, ползли тяжелые, темные, как плоты.

На спуске, где дорога проходила у самой кромки берега, остро почувствовался студеный запах воды, мокрого песка и еще запах прелых листьев; листья падали с берез, потому что уже стоял конец сентября, падали с липы, с вяза. И сразу стало заметно, что липа начинает терять листья снизу, а вяз, ясень, орешник — сверху. По правую сторону дороги среди багульника синела голубика. Голубики в этих лесах было много. Полковник Матвеев где-то вычитал, что кустики голубики могут жить до трехсот лет. Вспомнив сейчас об этом, усмехнулся и покачал головой.

«Скучно, наверно, жить вот так долго, привязанному к клочку земли, как собака к будке, — подумалось полковнику. — Жить и страшиться, что тебя в любую минуту могут раздавить, вырвать с корнем. Впрочем, едва ли растения способны испытывать чувства опасности… А впрочем, кто его знает».

Шофер Коробейник переключил скорость, и «газик», надрывисто завывая, пошел на подъем, прямой и длинный, словно пенал. Песок летел из-под колес, стучал по днищу. Лицо у Коробейника было совершенно круглое, как арбуз, и без подбородка. Хотя, конечно, подбородок был. Но такой круглый, что не выделялся сам по себе, а казался тщательно замаскированным, будто мина. Коробейник не произносил в присутствии полковника более пяти-шести слов в день, и это вполне устраивало Матвеева. Устраивало прежде всего потому, что водитель Хитрук, демобилизованный минувшей весной, страдал недержанием речи и тараторил, точно спортивный радиокомментатор, любил выступать по самому незначительному поводу. К примеру, увидев на дороге солдата с небрежно пришитым погоном, Хитрук мог доложить:

— Допустим, это и хороший солдат… В плане физической, боевой подготовки. Но интеллектуальная база хромает у него на все четыре колеса. Ему и в