В коридоре скрипнула доска — третья от стены: пи-и-и. Четвертая скрипела иначе. Она даже не скрипела, она рычала. И балка рычала под ней, глухо стукала о сухую глину дальним концом, где ржавая скоба вырвалась из подгнившего дерева. Балка держалась на первом и среднем столбах, провисала, но почему-то не обламывалась.

Щеколды у нас не было. Дверь потянули на себя. Откинули крючок. Теплый запах керосина выпрыгнул из коридора раньше, чем заспанное лицо Нади выплыло из полумрака, выплыло и остановилось, белое, словно гипсовое лицо.

— Явился, — сказала она спокойно и тихо. Знакомым жестом поправила волосы и вместо того, чтобы впустить меня, вышла на крыльцо.

— Что ты тут делаешь? — напряженно спросил я. Вернее, не столько напряженно, сколько растерянно.

— Уснула, ожидая вашу милость.

— Да-а. — Я пошарил по карманам, хотя точно знал, что папирос у меня нет. Спросил: — Курить есть?

— Дыши свежим воздухом.

Я сел на перила. Они были влажными, и сидеть на них было противно. Однако ноги гудели. И ощущение тошноты усиливалось, может, от голода, может, от теплого запаха керосина.

— Ты звонила Щербине?

— Я ходила к нему.

— Ночью полезно спать.

— Если на душе спокойно.

— От спокойствия образуется жир, — вяло сказал я.

— Это не самое страшное. — Она сжала ладонями мои щеки. Спросила почти испуганно: — Антошка, скажи честно, эта история хоть чему-нибудь научила тебя?

— Поживем — увидим.

25

Из сообщения городского радиоузла от 24 ноября 1949 года:

«Сегодня в торжественной обстановке в Приморском сквере был открыт памятник героическим защитникам города — морякам Черноморского флота. Памятник представляет собой скульптурное изображение передней части эсминца, на бортах которого золотыми буквами начертаны фамилии погибших героев.

На открытии памятника присутствовали представители партийной и советской общественности.

…Новая автобусная линия соединяет район Верхне-Кордонной с центром города. Это третий маршрут, вступивший в строй за послевоенные годы.

…Небывалый снегопад и морозы обрушились на город в ночь с 23 на 24 ноября. По сведениям краевой метеорологической станции, столь раннее выпадание снега в нашем районе отмечалось только в 1896 году. Холодная погода с температурой минус два градуса сохранится в городе не меньше суток».

26

Утро всплыло, глухое и белое… Неподвижно, не взмахивая ветвями, стояли деревья, удивленные, придавленные. Хлопья снега цепко держались за обледеневшую кору, провисали на еще не опавших листьях винограда. Воздух, вытканный свежестью, разлился легким морозцем и ни на что не похожим, редким для наших мест запахом чистого снега. Снег был везде, даже на электрических проводах, словно две трещины, рассекающие холодную плиту неба.

Я поднял воротник пальто, натянул на уши кепку и ступил с крыльца. Через несколько шагов остановился. Посмотрел на свои следы: оставить следы на снегу — дело нехитрое.

А в жизни?

Нет.

Я знал, что правительство Союза Советских Социалистических Республик в 1949 году не имеет нужды назначать меня командиром пехотного полка. Командиром корабля. И даже буксира.

И даже через пять лет обо мне, молодом, двадцатидвухлетнем, не останется документов в Центральном военном архиве.

У нашего времени другие задачи. Несопоставимо другие, чем у тех ребят, что попали на войну и шли под огнем в атаку.

«…В 7.00 после артподготовки полк вместе с 4-м танковым корпусом переправился через реку Нейсе по заранее наведенному мосту…»

«Боевая характеристика на командира 463-го стрелкового Висленского полка майора Сорокина Антона Федоровича…»

Нет, нет, нет.

Я — другое поколение…

В доме Домбровского светилось окно. Старый учитель собирался в школу.

Окна светились и в доме Глухого. Тетка Таня сметала возле порога снег. Закутанная крест-накрест платком, в своей неизменной стеганке, она распрямилась и спросила почему-то недовольно:

— Чей ты, Антон, с ранья поднялся?

— На работу, тетя Таня. На работу.

— И куды ж таперича?

— В порт. На буксир.

— Ох, укачает тебя в море, — заскорбела тетка Таня, и глаза ее совсем сузились: не глаза, а две морщинки. — Море-то какое, посмотри. Злющее.

Море действительно было недобрым. Темным, штормовым…

— Меня не укачает. Я сам укачаю кого хочу.

Тетка Таня не возразила. Оглянувшись, она быстрыми шагами приблизилась ко мне, сказала шепотом:

— Слышь, Лидка Мухина замуж вышла.

Я не был знаком с Лидкой Мухиной. Знал, что выше нас, через четыре дома, живет такая долговязая блондинка. Но не был с ней знаком и даже не здоровался.

— Таскалась, таскалась, — вздохнула тетка Таня, — а какой парень в жены взял! Военный, с кортиком ходит. И все потому, что отец ее подполковник.

— Нехорошо о людях судачить, тетя Таня, — сказал я.

— Где ж судачу? Где? — Она загнула палец. — С Мишкой-армяном жила? Жила. Вот тебе раз. С Ростова приехала — Люська рябая из портовой поликлиники ей аборт сделала. Это два. С этим самым аккордеонистом… ну-ну, Сидором… У него ночевала. Три. Где ж судачу? Дожили, что уже и правды сказать нельзя.

Снег на улице не был нетронутым, как в нашем дворе, потому что те, кто уходил на работу рано утром, уже успели протоптать широкую тропу, к которой ручейками стекались жидкие тропки от калиток.

Я подумал: какое счастье, что Щербина строго-настрого запретил вести всякие разговоры о происшедшем возле дома Марианны Иосифовны и тетка Таня ничего не знает. Вот была бы тема для разговора…

Дети шли с портфелями в школу. Через две улицы из дома, наверное, сейчас выходила и Даша Зайцева, Грибок, чтобы сесть за парту в своем десятом классе. Я не видел ее давно. И почему-то чувствовал, что на снегу судьбы у нее своя тропка, а у меня своя и едва ли они сольются в одну общую.

Надо мной пролетел снежок. Но я знал, что его бросали в кого-то другого. За моей спиной кричали мальчишки, пищали девчонки, чистые, как этот снег, но счастливее снега, потому что им было весело.

Когда я вышел к кинотеатру «Родина», в начале сквера, белого и лохматого, увидел фигуру мужчины, сгорбленную, как вопросительный знак. Это был Заикин.

Майя Захаровна вчера поделилась новостью:

— Деточка, погорел товарищ Заикин. Погорел. За что, в точности не знаю. Узнаю — скажу. Заведующим бани назначен. Все-таки есть правда на белом свете. Ржавыми шайками много не заработаешь…

За лето Майя Захаровна похудела. Лицо ее удлинилось, усики над губой стали темнее, заметнее.

— Вы, деточка, на кассацию подавайте. Пусть отец справки соберет, что он инвалид, что ему уход нужен. Сократят срок Шуре. А как же? Попомни мое слово, сократят.

Горы тоже были покрыты снегом. Без солнца, без теней все вокруг казалось плоским, как