И только когда дверь от удара разлетается в щепки, понимаю, что это не сон.

В мою темницу вваливаются двое в черной полевой форме и с повязками на лицах, где сквозь прорези видны только глаза. Я ошалело поднимаюсь на негнущихся ногах.

— Ну все, хватит с меня, — говорю, нащупывая рукой вазу, — достали. Одни похитители. Вы хотя бы в очередь встаньте. У вас в стране кроме Чабехана еще кто-то работает? Кто-то создает национальный продукт? Или он тут один за всех пашет и налоги платит? Ясно теперь, почему он такой уважаемый.

Один из прибывших стаскивает маску и передо мной предстает раскрасневшееся лицо Росомахи.

— Мартуся, брось вазу. Это я, Антон. Мы прилетели за тобой.

Его спутник мне незнаком. Он выше Антона почти на голову, я ему и вовсе буду по плечо. Зато фигура закачаешься. Под черной форменной тканью хорошо видны перекатывающиеся мускулы. А какие бедра и ноги, ммм...

Но это я так, чисто с эстетической точки зрения рассматриваю.

Зато с нервной системой у парня беда, от каждого моего движения он дергается как припадочный. Того и гляди кинется на меня и станет отбирать вазу.

Да я бы и хотела, ее не подниму. Таких тяжеленных я еще не видела.

— А это кто? — киваю на спутника.

— Это? — как-то странно тушуется Антон. Тушуется и мнется. — Это мой пациент. Тот самый... — добавляет шепотом, вращая глазами, как будто я совсем безголовая. А я мучительно краснею.

Да поняла я, поняла. И с удовольствием приложила бы его вазой, если бы смогла поднять.

— Оставь вазу, Мартуся, — просит Росомаха, — и давай не задерживать Константина Марковича.

— Константина Марковича? А он где?

— В вертолете. За штурвалом.

— Какие все занятые, надо же, — бубню я и ахаю, потому что Росомахин пациент поднимает меня на руки.

— Что вы делаете? — дергаюсь, чтобы вырваться, но он держит крепко.

Мы бежим по крыше, точнее, бегут Росомаха и его пациент со мной на руках. Я изо всех сил упираюсь в широкую грудь локтями, потому что пациент так и норовит сильнее меня прижать.

А я не могу. Его тренированное тело так сильно напоминает мне о Давиде, что на глаза набегают слезы.

Как же я люблю его. Как же я хочу его видеть.

И я бы отдала все, что у меня есть, чтобы слова Зарины хоть на несколько процентов оказались правдой.

Глава 33

Вертолет грозной тенью нависает над крышей. Я бы с удовольствием полюбовалась на это величественное зрелище, но мужчины, как обычно, торопятся. И только когда оказываемся внутри, я с удивлением узнаю «Звезду смерти».

Мой носильщик плюхается вместе со мной назад, а Антон сменяет Аверина за штурвалом.

— Чего так долго? — недовольно кривится Константин Маркович, пересаживаясь на соседнее сиденье. Я уже поняла, что этому надутому индюку угодить очень сложно. Практически невозможно.

Как с ним только жена уживается? О том, что этот подозрительный юрист из клана Рокфеллеров женат, свидетельствует обручальное кольцо на пальце.

Смотрю на свою правую руку — там на безымянном пальце вместо обручалки светлый ободок. Я когда уезжала, оставила колечко в своей комнате на туалетном столике. Но сейчас ободок не видно, потому что Росомахин пациент утопил мою ладонь в своей ручище, обтянутой черной перчаткой.

Дергаю рукой, но тот только сильнее сдавливает клещи. А второй рукой крепко держит за талию, тесно прижимаясь бедром к моему бедру.

Откуда он вообще взялся?

Наверное, Антон позвал. Не знаю, от чего Росомаха лечил своего пациента, но тот выглядит здоровым как лось. И судя по активному процессу спасания меня, он явно в курсе, что в недалеком будущем станет отцом.

И меня это жутко нервирует.

— Мужчина, — говорю тихонько, пытаясь оторвать от себя его руки, — пожалуйста, прекратите меня трогать. Мне это неприятно.

Но он делает вид, что не слышит. Или в самом деле не слышит?

— Антон, — зову Росомаху, — скажите, вы своему пациенту делали операцию на слуховых каналах?

— Нет, — тот удивленно качает головой, — с чего ты взяла?

— А с того, — говорю сквозь зубы, — что я прошу, чтобы он убрал от меня свои руки. Но он прикидывается глухим.

Росомаха сдавленно хрюкает, Аверин картинно вздыхает. Зато мне удается оторвать и отбросить руку со своей талии. Впрочем, она тут же несмело ползет по коленке.

Но я уже не обращаю внимания, потому что мы пролетаем над замком Давида. Резко разворачиваюсь к окну, и рука сама слетает с моих коленей. Внизу проплывают величественные башни, сад, почти идеальная клякса пруда.

Уже порядком стемнело, поэтому в замке горит свет. И в спальне Давида тоже. В той спальне, где прошла моя самая прекрасная в жизни ночь...

Вертолет летит по кругу, и я вижу за шторой в окне силуэт, сидящий в кресле.

Как ни стараюсь крепиться, слезы сами собой текут бесконечными струйками. Замок отдаляется, а я не могу оторвать взгляд от силуэта в окне. Почему мне кажется, что он сейчас тоже страдает?

Мой невозможный, гордый, самовлюбленный, но при этом такой уязвимый и сентиментальный муж. Пусть он уже и не муж, но моим любимым мужчиной он быть не перестанет никогда.

Всхлипываю, вытираю ладошками глаза, и лишь сильнее размазываю по щекам слезы. За спиной подозрительно громко пыхтит Росомахин пациент, его руки не оставляют попыток заключить меня в кольцо. А я не перестаю эти попытки пресекать.

Константин Маркович не выдерживает первым, разворачивается вместе с креслом и подает мне упаковку бумажных платочков.

Беру пачку и рыдаю навзрыд, вспоминая, как на этом месте стояло кресло Давида, когда он вез меня в замок после свадьбы. Как же я буду жить без него?..

Слезы текут и текут, уже все платочки мокрые. Вытираю глаза, комкаю салфетки и сую соседу. Тот безотказно подставляет руки и вздыхает шумно, будто рядом работает насосная станция. Ну хоть какая-то от него польза.

Аверин внимательно наблюдает за мной и протягивает еще одну пачку.

— Было бы за кем убиваться, — произносит он сурово, качая головой.

— Ничего вы не понимаете, — шмыгаю я носом, — так что лучше помолчите. Поделились платочками, и спасибо.

— Напротив, я как раз очень хорошо все понимаю. И убежден, что ваш муж бесчувственный чурбан, — заявляет тот