- Слушай меня очень внимательно. Мне нужна девчонка. Такая же узкоглазая и черноволосая, как и ты. Вся побитая, с разноцветными глазами и пакетом. Признавайся: пробегала здесь такая?

Прижав к груди дрожащие кулаки, девушка разрыдалась. Вторая заложница горбилась под раковиной и снимала всё происходящее на смартфон. Тощая и побледневшая, сидящая в луже крови, она создавала впечатление захваченного в плен журналиста.

- Ах да, извините, что помешал, - капитан вычурно поклонился ей. - Вы тут фотографировались, не так ли?

Та еле заметно кивнула.

- И как успехи? Есть снимки, достойные надгробия?

Девушка молчала, губы её синели буквально на глазах. По щеке стекала чёрная тушь. Капитан бесцеремонно направил на неё винтовку и зажал спуск. Щебет жалящих патронов заглушил крик отчаяния. Смартфон упал на кафель. Стрёкот затвора загремел в такт электронной перкуссии техно. Взметнулись к потолку горячей цепью гильзы. В несчастную вошло всё до последнего патрона. Оставшаяся заложница заскулила ещё громче. Боевик окинул её безумным взглядом и кинул винтовку на плитку; вкрадчивая хрипотца с трудом просачивалась сквозь фильтры противогаза.

- Ты жаждешь покинуть эту бренную реальность вместе со своими подружками? О да, я с преогромным удовольствием это устрою... - он вынул из ножен на груди кинжал; широкое лезвие походило на лезвие поварского шеф-ножа. - Никчёмные, беспомощные животные. Смиренная слякоть. Накипь в котле божьего промысла. Благое неведение в ваших пустых глазах пробуждает во мне и гнев, и зависть одновременно. Мир не потеряет ровным счётом ничего, если я сотру тебя и всё, что тебя окружает, с лица земли. Быть может, ты особенная, и мне стоит подарить тебе самые ужасающие страдания, на которые я способен?.. - он встряхнул девушку, как тряпичную куклу, и поднёс острие лезвия к её виску. - Просто ответь: ты видела девчонку? Видела эту скользкую маленькую стерву?

- Первый, ко мне.

Отшвырнув заложницу, капитан подошёл к Шестому; тот указывал дробовиком на одну из кабинок и молчал. Унитаз усеивали кровавые отпечатки. Решётка вентшахты валялась под сливным бачком, там же лежала и переливающаяся всеми цветами радуги кроссовка. Первый наклонил голову, как пёс. Влево, вправо, влево. Вдоволь размяв шею, он развернулся и безудержно расхохотался. А затем перехватил кинжал лезвием вниз и пританцовывающей походкой направился к единственной выжившей жертве.

* * *

Мы лежали, свернувшись в клубок, на скамейке за плотными кустами шиповника. Перейти с бега на шаг я осмелилась, лишь значительно удалившись от клуба. Хвала строителям, что решётки вентиляции оказались неприварены, иначе нам пришла бы хана. Я до сих пор не могла поверить в то, что спаслась, ведь я выбралась, когда преследователи колотили в дверь. Выкарабкалась в самый последний момент. Бежала куда глаза глядят я, по меньшей мере, километр. Под конец тело плыло уже само. Теперь мы находились в каком-то незнакомом парке. Ноги и руки сплошь покрывали ссадины и синяки. Сердце захлёбывалось болью, словно кто-то настырно тыкал в него спицей. Рассечённая бровь пылала, а суставы пронизывала ноющая боль.

- И что теперь?.. – прошептала Тихоня.

Я лишь молчала и плакала. Только сейчас я полностью осознала всё то, что с нами произошло. Мозг напоминал тухлое болото, в котором разобщённые мысли лопались, как вонючие пузыри на поверхности воды. Отныне мы сироты. Жалкие, одинокие, побитые. Мамы больше нет. Как и папы. Масами мёртв. Я больше никогда в жизни не увижу их улыбок и не услышу их голосов. Об этом предупреждала Фея в своём зловещем обращении? Холодная железная скамейка колыхалась, словно колыбель. Я пыталась сдерживать слёзы, но те лились и лились ручьями. В ушах до сих пор стоял мамин крик. Крик непонимания, боли и сожаления. Я всеми силами глушила воображение, но оно навязчивым слайд-шоу подсовывало мне картины с образами её мучительной кончины. Отчаяние вгрызалось в рёбра, наполняя лёгкие сдавливающим чувством беспомощности. Жалкие попытки отвлечься на что-то иное вновь и вновь возвращали меня к воплю мамы. Как только за кустами возникали размытые силуэты прохожих, я вздрагивала и рефлекторно прикрывала лицо изорванным сарафаном. Левую многоцветную кроссовку я потеряла ещё в клубе, правая же стала чёрной.

- Не знаю, солнышко... - безучастно промямлила я, пытаясь побороть разрывающий изнутри приступ икоты. – Теперь никому нельзя верить. Разве что только...

Тихоня судорожно выдохнула.

- Ей? Думаешь, ей можно довериться?

- Она пыталась спасти нас, так что... - я сплюнула кровь и вытерла слёзы запястьем, - больше некому.

* * *

На отрисовку липовых документов ушла неделя, а затем мы с Тихоней слиняли из Японии и отправились в Россию. Три мучительных года прошли в томительном ожидании и переездах из одной глухой провинции в другую. Мы ничего не знали о судьбе Нобуюки и его отца. Выходить на связь казалось хреновой идеей. Временами меня посещали пугающие мысли касательно того, что они причастны к произошедшему, но верить в это я отказывалась. Камчатка, Сибирь, Урал, Кавказ - медленно, но верно мы приближались к нашей теперь уже единственной цели. Пришлось довериться себе в буквальном смысле. После случившегося Тихоня замкнулась в себе ещё больше; пытаясь убежать от реальности и свыкнуться с тяжелой утратой, она полностью погрузилась в детальное изучение «Союза». Несчастная девочка. Она винила во всех бедах себя, а мои попытки успокоить её каждый раз заканчивались рыданиями. Одержимость идеей попасть на третий уровень овладела сестричкой, как бес. Иногда от её упорства мне становилось не по себе - это напоминало недавние события, от которых внутри что-то обрывалось. Дабы притупить терзающую боль, я изо дня в день наказывала себя изнурительными тренировками. Вскоре я в совершенстве овладела огнестрельным и холодным оружием. Приёмы рукопашного и ножевого боя стали моим ежедневным самобичеванием. На случай мести мне бы это ох как пригодилось.

Гложущее чувство вины