Володус ощущал, давно утерянное удовольствие. Всё, что он испытывал до этого, все мыслимые и немыслимые земные блага, которые он успел попробовать и которые сохранились в его памяти, были несравнимы с этим утерянным чувством.

Простые, привычные леса Средиземья, тоже одаривали его схожей благодатью. Но, та радость, которую он испытывал сейчас, была в этом сравнении усилена стократно.

В определенный момент, для всех стало заметно, как лес реагирует на присутствие Володуса. Каждая травинка, каждый цветок и каждая ветвинка рядом с ним, наклонялась сначала к нему, потом в определенную сторону. Было очевидно, что природа сама указывает ему дорогу.

«Чем скорее мы разберемся со всем этим — тем лучше.» — Нетерпеливо сказал Гром, обращая внимание на волшебников.

«Да. То, что мы ищем, то, что нас ждет определенно здесь. И теперь я четко вижу путь». — С внушающей уверенностью добавил Малдуст.

§2. Дорога печали

По направлению, в котором указывали звездные светлячки для Малдуста и наклонившиеся ветви деревьев, для Володуса они оба вели всех остальных все дальше и дальше в неизвестность.

Густая растительность, через которую они все пробирались, была настолько заросшей и плотной, что дальше одного метра, кроме зелени ничего не бросалось в глаза. Не было никаких тропинок и создавалось впечатление, что они движутся внутри растительного барьера, который призван служить крепостной стеной для незваных гостей.

Благодаря Володусу, перед которым расстилались растения, открывая перед ним узкую тропу, остальные могли следовать за ним по пятам без особых усилий. Свет звезд, который вел Малдуста, также указывал в том же направлении.

Таким образом, Володус преисполненный наслаждением молча шел вперед. Малдуст с сияющим взором смотрел на вверх чаще, чем под ноги и шел следом, бормоча что-то невнятное. Суровый взгляд Прекхарда, выдавал его напряжение, крепко сжимая свое копье, он ожидал худшего.

Истинные эмоции Цедруса было сложно прочесть. Его гордая и уверенная походка говорила о непоколебимом спокойствии. Однако неустанный взгляд на своих спутников и окружение, а также близость его ладони к ножнам свидетельствовали о том, что Цедрус был готов к неожиданностям.

И наконец Гром, который замыкал эту группу и шел позади остальных. Окружающая обстановка была для него такой же чуждой и непривычной, как и пустыня до этого. Он понимал, что выжить в одиночку в таких местах, ему не по силам. Он ощущал себя невольником судьбы и обстоятельств и признавал, что ради собственного блага, нужно на какое-то время смириться со всем этим. Периодически оглядываясь назад и по сторонам, Гром следил за тем, что скрывается и не перестает следить за ними. В ожидании худшего, он намеревался в случае очевидной опасности предупредить своих компаньонов.

Плотное зеленоватое полотно из густой растительности, что скрывало перед лицами героев все вокруг, резко сменилось открытым пространством. Группа вышла из чащи на открытую поляну, которая была покрыта туманом, сквозь который рассеивался и с трудом пробивался свет солнца. Но этого хватило, чтобы понять, что вечер еще не настал.

Сменившаяся местность представила собой поляну, окутанную плотным, молочно-белым туманом, который словно дышит и живет собственной жизнью. Туман клубится у самой земли, поднимаясь невысокими волнами, словно лениво переливаясь через невидимые границы. Откуда начинается и где заканчивается поляна, понять невозможно — все теряется в мутной завесе, будто бы пространство здесь вовсе не имеет конца.

Среди туманного моря вырастают темные силуэты сухих деревьев, их ветви, лишённые листвы, застыли в причудливых формах, напоминающих костлявые руки, тянущиеся к серому небу. Деревья стоят неподвижно, как безмолвные стражи в этой полу-призрачной сцене. Их узловатые, искривленные стволы выглядывают из тумана, чуть теряясь в густоте, что придаёт им некую нереальность — они будто бы вырвались из древней легенды, или из иного мира, где все застыло в вечной тишине.

Звуки здесь глухие и едва уловимые, шаги поглощались мягкой землей под ногами, а каждый шорох казался приглушенным. Вся поляна казалась застывшей в безвременье, бескрайняя пустота терялась в тумане, окутанная зловещим покоем.

Зрительное восприятие не самого радостного пейзажа дополнялся мистическим веяньем чего-то потустороннего, доносящего откуда-то издали чувство утраты и грусти. Это навеянное ощущение потоками влажного воздуха коснулось каждого.

Слабые, едва пробивающиеся сквозь густой туман солнечные лучи, едва касались земли, рассеиваясь прежде, чем достичь ее. Малдуст, ощущая знакомое прикосновение утреннего света, испытывал привычное тепло, приносящее ему, уже привычную грусть, но на этот раз в его душе закипела необъяснимая печаль с небывалой силой. Нахлынувшие чувства оказались столь сильными, что он не смог удержать слезу. Она блестела, как крошечный самоцвет, медленно скользя по его щеке, отражаясь в его глазах, все еще хранящих отблески звезд. Прежде чем исчезнуть в взъерошенной серой бороде, слеза исчезла, оставив легкую дрожь на его лице.

Прекхарда невольно охватили воспоминания о славных днях, когда он, бок о бок со своим легионом, сражался за объединение Харада под единым знаменем черной змеи на багровом фоне. Радость ностальгии наполнила его душу, но вскоре уступила горькому осадку, когда перед его мысленным взором яркие образы выстроенного в боевом порядке легиона сменились на ужасающую картину: повсюду беспорядочно разбросанные тела его братьев по оружию, павших все до одного. Прекхард, сжимая в руках безжизненное знамя, стоял среди этого кровавого поля, ощущая в груди гнетущую пустоту.

Очнувшись от мрачных воспоминаний, Прекхард потянулся к своему знамени, которое по-прежнему крепилось к острому наконечнику копья. Сжав в руках этот уцелевший символ, он почувствовал, как в его сердце снова зажглась былая решимость, возвращая ему силу и уверенность, которые казались на миг утраченными.

Выдержанная осанка эльфа не выдавала его внутреннего состояния, но если бы кто-то в этот момент взглянул в его глаза, то увидел бы блеск эмоций, бушующих под поверхностью. Цедрус погрузился в раздумья, борясь с нарастающим смятением. Он старательно отгонял тревогу мысленными оправданиями, одно из которых неожиданно сорвалось с его уст:

«Это несправедливо, я не обязан что-то доказывать за чужие ошибки». — Его слова могли услышать все, так как они находились рядом, но, казалось, каждый был поглощён своими собственными мыслями и тревогами, не обратив на него внимания.

Так же, как и остальные, Гром был погружен в свои мысли. Сняв с себя пиратскую треуголку, он устало потирал лоб. От напряжения у него начала развиваться мигрень — не только внешнее воздействие этого места давила на него, но и его собственные размышления. Он винил себя за то, что подверг опасности Шани, которая, рискуя собственной жизнью, дала им шанс сбежать, но