Шрифт:
Закладка:
Стойкость перед лицом как мирских искушений до революции, так и посягательств на свободу совести после революции. Мужская выдержка на фронте, затем на каторге и в лагерях. Трезвость как в самоанализе, так и в оценке природы сталинского режима: угодив в бурный поток истории XX века, Юлия Данзас, благодаря глубокому знанию прошлого, сумела подчинить его себе, понять и предугадать, куда он вынесет в будущем.
При этом болезненные противоречия сопровождали Юлию на этом пути, который История сделала столь ухабистым. Парадоксальность истории Юлии Данзас в том, что девушка из благородной семьи, которую ожидало прекрасное светское будущее и которая под влиянием стоицизма и гностицизма стремится лишь к тому, чтобы удалиться от мира, считая его лживым и иллюзорным, но вместо этого, наоборот, погружается в горнило войны, а затем в ледяной холод и теснины ГУЛАГа, чтобы под конец жизни найти покой в Риме в некоем подобии ученого отшельничества, поняв перед этим, что отречься от собственной воли и от умственного труда ради требований общинно-монашеской жизни (с «простыми» монашками) было выше ее сил… Всегда стремясь к отрешенности от мира, она погружалась в этот мир и телом и душой. И, несмотря на эти противоречия, препятствия и испытания, ее вера в Бога оставалась нерушимой и исполненной миссионерского огня. Юлия прошла путь от стоицизма, скептицизма, интереса к античному гнозису – «ложному гнозису», такому, какой «разоблачил и опроверг» Ириней Лионский, – к открытию христианства как синтеза всех стремлений души, а затем к открытию истинного гнозиса, то есть мистического познания Христа – «единственной Реальности». Юлия познала как ад (война, красная каторга), так и внутренний рай. Она заслужила звание исповедника веры.
Имя этой женщины «с железной волей»[30], прожившей несколько удивительных жизней (историка, философа, придворной дамы императорского двора, офицера, монахини, мистика, каторжанки, советолога, богослова!), должно выйти из забвения и войти в интеллектуальную и духовную историю своей эпохи.
Творческое наследие Юлии Данзас, из которого мы здесь публикуем подборку автобиографических и исторических текстов (мистический опыт, опыт ГУЛАГа, история христианства в России, история царского двора), ставит ее в один ряд с великими свидетелями своего времени (такими, как Эдит Штайн или Этти Хиллесум) и с примерами подлинного духовного сопротивления.
Часть вторая. Тексты автобиографические и исторические
Восемь неизданных текстов Юлии Данзас, публикуемых здесь, во второй части, куда вошло и переиздание двух других ее текстов («Красная каторга» и «Русский религиозный национализм»), удивительно богаты и разносторонни. Само их содержание свидетельствует о предельном разнообразии опыта и писательском даре автора и способно удовлетворить запросы самых разных читателей. Кто еще смог бы описать, с разницей всего в двенадцать лет, и мистический опыт единения с Богом («Наедине с собой», «Неизреченное», по-русски), и ужасы красной каторги (по-французски), а после этого поставить вопрос о русском религиозном национализме и о религиозном мировоззрении последней русской царицы, увлекшейся Распутиным (с ней Юлии довелось встречаться лично). Между историей Древней Руси и историей современной России, которую Юлия Данзас анализирует со всей научной строгостью и знанием дела, она выстраивает мосты, способные поставить под сомнение предвзятые и ошибочные идеи о том, что Россия всегда была по самой своей сути «инаковой» по отношению к Западу, или о националистической сущности русского православия. Никто лучше Юлии не объяснил истоков и смысла этого религиозного национализма, вновь набравшего силу уже в наши дни, показав, что возник он в результате эволюции понятия «христианское государство», когда его путают с понятием «нация», и в результате идеологии – славянофильской – в эпоху «пробуждения национальностей».
Юлия Данзас привносит своим многогранным – и остающимся практически неизвестным до сих пор творчеством – знания, размышления и опыт, которые и по сей день не утратили своей важности и актуальности. Остается лишь надеяться, что отныне ссылки на ее жизненный путь и творчество будут естественным образом приходить на ум всем, кто размышляет о русской истории и духовности.
Тексты представлены здесь не в хронологическом, а в тематическом порядке: «Исповеди и воспоминания», «История христианства в России», «Российский двор и Распутин».
I. ИСПОВЕДИ И ВОСПОМИНАНИЯ
Кто я[1]
Эта исповедь стала продолжением автобиографии, помещенной в начале первых шести глав первой части этой книги. Датированная 20 марта 1934 г., то есть написанная где-то через три недели после прибытия Юлии Данзас в Берлин и спустя почти два года после ее освобождения из ГУЛАГа, она представляет собой испытание совести постулантки перед вступлением в доминиканский орден. Мы уже видели, что «место попадания» – доминиканский монастырь в Пруй – окажется для Юлии интеллектуальным и «духовным самоубийством» и что ей придется поставить свой ум и перо на службу Церкви, тогда как в этой исповеди она отвергает «высокомерную идею» о возможности «быть полезной» делу Церкви.
Мы найдем в этом варианте самоанализа те черты характера, которые уже успели заметить в рассказе о «бурной, многогранной, всесторонне богатой жизни» Юлии Данзас. Вот как сама она определяет ту свою жизнь, в которой злоключения превышают любые потуги воображения ее западных собеседников: «У меня все время чувство, будто говорю с детьми, которые еще ничего не знают»: искушение самоубийством, сопровождающее привилегированную юность, гордыня (сюда стоит добавить и гордость от победы над гордыней), отвращение к светской жизни, «сильная и активная воля». Юлия Данзас страдает от склонности своего ума к чрезмерному анализу, что приводит порой даже к своеобразному раздвоению личности: следующий текст («Наедине с собой») представляет впечатляющий образчик такого раздвоения. Теперь же Юлия испытывает огромную «усталость» (это слово встречается в тексте пять раз) и жаждет отречься от своей воли в монастырском затворе.
После стольких лет молений о помощи, обращенных к святому Доминику, когда я просила его укрыть меня своим плащом, как в том видении, что было у меня в Риме более двадцати лет назад[2]; после того, как столько страшных лет я ощущала, как его покров уберегал меня от смерти, смягчал страдания и давал силы переносить страшные испытания, теперь, когда, приведенная к порогу его дома, я смиренно прошу принять меня в него, я испытываю
