Повисла тягостная пауза. Подойдя к каюте, Энгельберт, не открывая двери, остановился на пороге:

– Не обижайся, Танкред, но боюсь, что у тебя началась легкая паранойя. Может, ты принял эту историю слишком близко к сердцу. Я понимаю, что смерть Вивианы…

– Нет, Энгельберт. Я всего лишь констатирую факты. Или ты уже забыл про того типа из Legio Sancta, который тайком следил за нашим дознавателем?

– Может, мы слегка погорячились тогда. Вдруг это просто случайность?

– И то, что я только что видел, тоже случайность? – проворчал Танкред, раздраженный скептицизмом друга. – Но будь уверен: я докопаюсь, кто стоит за всем этим.

Он набрал код дверного замка и уже собирался переступить через порог, когда Энгельберт удержал его за руку.

– Думай что хочешь, Танкред, – шепотом обратился он к нему, – но держи Льето подальше от всего этого. Он и так еще долго будет приходить в себя после смерти Вивианы, поэтому не надо непрестанно снова и снова погружать его в эту историю.

Танкред ничего не ответил, только глянул на ладонь, лежащую на его руке. Энгельберт отпустил его, и нормандец, не добавив больше ни слова, вошел в каюту.

* * *

Песок. Потоки песка.

Миражи. Слишком много солнца.

Почему он здесь? Кто привел его?

Я нашел тебя.

Скала. Камень холодный.

Иди за моим голосом.

В тени наконец-то прохладно. Он пытается подняться, но ноги еще слишком слабы.

Ему так жарко. Кто говорит с ним?

Я есть ты?

Нет, он есть он. Никто другой. Он уверен.

Ветер сухой. Надо зайти глубже в пещеры. Это спасет его.

Что это за линии? Куда они ведут?

Ко мне. Иди за ними.

Как больно идти! У него не осталось сил. Он так давно в дороге.

Что его ждет? Кто его ждет? Кто это?

Тень, облаченная в хламиду с капюшоном.

Пусть обернется!

Иди за моим голосом.

Он задыхается.

Пусть обернется! Он хочет его увидеть.

Твои вопросы.

Он устал, безмерно устал.

Твои сомнения.

Пусть он обернется!

Иди по линиям.

Силуэт оборачивается. Он больше не может, он хочет, чтобы все закончилось.

Силуэт откидывает капюшон. Он хочет отдохнуть.

Иди за моим голосом, иди моим путем.

Под капюшоном только тьма. Ничего, кроме тьмы.

* * *

15 августа 2204 ОВ

Танкред резко проснулся.

Он знал, что разбудил его не шум. Просто его сон закончился. Сон, который снился ему уже много месяцев, теперь всегда обрывался резко, без перехода.

Каждый раз все происходило одним и тем же образом. Сон начинался в пустыне, где он едва не умирал от жара ужасного солнца, потом он неизменно приходил к пещерам в скале, где мог наконец-то укрыться от палящего зноя. Обычно именно там он ощущал некое присутствие, голос. Очень мягкий, успокаивающий. Бывало, голос давал ему указания, но он никогда их не понимал. Слишком смутные.

Сон иногда немного менялся, но на этот раз он поменялся сильнее обычного. Тот, кто говорил, едва не показался, но потом, в последнюю секунду, Танкред увидел лишь черноту. А вдруг тот, кого я видел, вовсе не тот же, кто говорил? – спросил он себя. Ох, да к дьяволу эти нелепые сны! Я действительно сойду с ума, если начну искать смысл в ночных кошмарах!

Зато он был уверен, что сны начались вскоре после взлета корабля. Усматривалась ли здесь связь? Вначале он не обращал внимания. Он даже подумал, что так повлияли на его подсознание первые тренировки подразделения в куполе «Пустыня». Но на сегодняшний день про это объяснение можно уже забыть. Даже если его давние демоны никогда не принимали подобную форму, приходится признать, что эти сны, возможно, были вызваны именно ими.

Приподнявшись на локтях, он глянул на настенные часы: шесть утра. Через полчаса прозвучит искусственный горн, поднимая в каюте всех, кто пока еще глубоко спит. Танкред знал, что больше не заснет, а потому постарался успокоиться, чтобы избавиться от напряжения, узлом сводящего желудок.

Сомнение.

Когда, много лет назад, сомнение появилось впервые, он был так потрясен, что решил отвергнуть его, загнав как можно дальше в глубины своего порочного сознания. Разумеется, попытка оказалась бессмысленной, гнусная мысль вернулась чуть позже, еще более настойчивая. С течением времени он привык воспринимать это как происки демонов, стремящихся совратить его с пути истинного. Его собственных демонов. Проблема в том, что эти демоны оказались до чертиков убедительны.

Разгром в Сурате был первым сокрушительным ударом. Плохая подготовка операции, результатом которой стало кровавое месиво, и несправедливое обращение, испытанное им самим, зародили в его голове сомнение в непогрешимости армии. На протяжении следующих лет, за время многочисленных кампаний, в которых он принимал участие, Танкред слишком часто становился свидетелем расхождения между религиозным догматами и тем, что на деле совершали солдаты Новой христианской империи. Его демоны трудились без устали, заставляя терять доверие к армии и даже – о высшая мерзость! – к самой Церкви, пока в одно прекрасное утро прошлой зимой при виде бесчинств, творимых войсками, он не решил покончить со своей военной карьерой.

Однако отказаться от профессии, ради которой он столько трудился, отказаться от идеала воссоздания цивилизации, ради которого он сражался, а главное, покрыть позором свою семью – такое решение было не так-то легко принять. Танкред предпочел отложить его на потом и дать себе время подумать. Получив приказ принять участие в крестовом походе, он воспринял его как знак свыше. Эта столь символичная кампания, возможно, и была той долгожданной миссией, которая сумеет вернуть ему веру в Церковь. Во всяком случае, имело смысл попытаться.

Но ничего не получилось. Трагическая гибель Вивианы и все окружавшие его теневые зоны[63] пробудили проклятых демонов еще более сильными, чем когда-либо.

* * *

Обычно утренние челноки всегда так набиты, что найти там сидячее место столь же маловероятно, как нарваться на умного военного. А в это утро нам невероятно повезло: попалось сразу два, и к тому же на заднем сиденье! Я наслаждался редким удовольствием, разглядывая разворачивающиеся за окном виды, а Паскаль следил за информационным выпуском на одной из панелей Интра, подвешенной к потолку длинного транспортника. Перечисляя новости планеты, которая сейчас казалась мне весьма далекой, голос диктора ввинчивался в уши тем характерным для журналистов назойливым тоном, который заставляет вас слушать, даже когда у вас нет такого желания: