«кагалменов», которые сменяются каждые три года и утверждаются губернаторской администрацией. Особые пункты предусматривают, что раввины обязаны «присматривать за всеми церемониями иудейской веры и разрешать все споры, касающиеся религии», но им строго воспрещается прибегать к «анафемам» и отлучениям (так называемый херем). Кагалы, в свою очередь, несут ответственность за регулярную уплату государственных налогов. Таким образом, общинная автономия евреев была рассчитана на то, чтобы служить двум господам, религии и казначейству, Богу и мамоне, и должна была приспособить свои многочисленные проблемы к обоим.

«Еврейская конституция» 1804 года снабжена как бы европейским ярлыком. Его первая глава носит заголовок «О Просветлении». Еврейским детям предоставляется свободный доступ во все государственные школы, гимназии и университеты Российской империи. Евреям также предоставляется право открывать свои школы светской культуры, обязательно на одном из трех языков: русском, польском или немецком. Один из этих языков должен также в течение двух-шести лет после обнародования закона стать обязательным для всех государственных документов, векселей, торговых книг и т. д. Евреи избирались членами муниципалитетов или избирались раввинами и кагалами. члены обязаны в течение определенного срока (1808-1812 гг.) знать один из этих трех языков в той мере, в какой они могут писать и говорить на нем. Кроме того, предполагается, что евреи-члены муниципалитетов будут носить одежду польского, русского или немецкого образца.

Эта «просвещенная» программа представляет собой дань, которую русское правительство чувствовало себя обязанным отдать духу времени, духу просвещенного прусского абсолютизма, а не духу французской эмансипации. Это был типичный образец прусско-австрийского режима, воплощавший в себе ту самую систему «реформ, проводимых силой государства», против которой тщетно предостерегал Сперанский. В конкретной действительности эта система не привела ни к чему иному, как к насильственной ломке построенной веками конструкции, беспощадному принуждению, с одной стороны, и страданию опекаемых масс, с другой.

3. Планируемое изгнание из деревень

Законодательство 1804 г. было оценено русскими евреями по достоинству: сомнительные блага в будущем и несомненные тяготы в настоящем. Перспектива будущих благ, достижение которых обусловливалось ослаблением вековых основ крепкой еврейской культурной жизни, выражавшейся в языке, школе, общинном самоуправлении, не прельщала русских евреев, еще не были затронуты влияниями Западной Европы. Но что чувствовали русские евреи, и чувствовали с тошнотворной болью, так это близость страшной экономической катастрофы, изгнание сотен тысяч евреев из деревень. Вскоре стало очевидно, что изгнание затронет 60 000 еврейских семей, или около полумиллиона евреев. Нечего и говорить, что в течение двух-трех лет передышки, оставшихся до катастрофы, эта огромная масса никак не могла получить доступ к новым полям труда и обосноваться в новых жилищах, а потому ей грозила голодная смерть. Вследствие этого Санкт-Петербург был завален петициями с просьбами к властям отсрочить высылку на время. Эти петиции исходили не только от кагалов, но и от помещиков, для которых выселение еврейских арендаторов и трактирщиков из их имений влекло за собой значительные финансовые потери. С приближением 1808 года, срока, установленного для изгнания, крики отчаяния из провинции становились все громче и громче. Трудно сказать, откликнулось бы русское правительство на страшный протест, если бы не событие, взволновавшее все политические круги Петербурга.

Это было осенью 1806 года. «Еврейский парламент» в Париже, созванный Наполеоном, заканчивал свои заседания и рассылал во все страны Европы воззвания о предстоящем созыве «Великого Синедриона». Эта новая причуда Наполеона встревожила все европейские правительства, находившиеся в состоянии вражды с французским императором и имевшие основания опасаться недовольства своих еврейских подданных. Австрийское правительство дошло до того, что запретило евреям вступать в какие-либо отношения с «опасным» Парижем. Всполошился и Петербург. Наполеон, только что разгромивший Пруссию и уже вошедший в ее польские провинции, постепенно приближался к границам враждебной России. Благоговение перед государственным гением французского императора заставило русское правительство заподозрить, что созыв всемирного еврейского синедриона в Париже был просто наполеоновской уловкой, направленной на то, чтобы расположить еврейские массы Пруссии, Австрии и России в его пользу. В этих условиях казалось вероятным, что возмущение русских евреев предстоящим изгнанием их из деревень даст благоприятную почву для коварной агитации Наполеона и создаст очаг антирусских настроений в тех самых областях, которые вскоре станут театр войны. Во избежание подобных рисков казалось необходимым погасить пламя недовольства и прекратить изгнание.

Так получилось, что в начале февраля 1807 г., в тот самый момент, когда в Париже открылись заседания Синедриона, министр внутренних дел Кочубай представил Александру I доклад, в котором указывал на необходимость «отсрочить переселение евреев из деревень в города и местечки, чтобы оградить эту нацию вообще от намерений французского правительства». Царь согласился с этим мнением, в результате чего была немедленно образована особая комиссия для рассмотрения вопроса о практическом применении Статута 1804 года. участвует в вопросе. 15 февраля сенатору Алексееву было поручено осмотреть западные губернии и выяснить, в какой мере «военное положение и теперешнее состояние окраинных губерний, равно как и хозяйственное разорение евреев, неизбежное при принудительном изгнании их, «сделать это изгнание трудным или даже невозможным для исполнения.

В то же время министр внутренних дел поручил администраторам западных правительств не допускать ни малейших контактов между евреями России и парижским Синедрионом, которые французское правительство использовало как орудие, чтобы выслужиться перед евреями в политических целях. В том же циркулярном письме губернаторам рекомендуется еще одно довольно любопытное устройство. Это говорит о том, что евреи были впечатлены идеей, что Синедрион в Париже стремился изменить еврейскую религию и по этой причине не заслужил сочувствия русских евреев.

В то же время Священный Синод рассылал циркуляры, предписывающие греческому православному духовенству информировать русский народ о том, что Наполеон является врагом Церкви и другом евреев.

Чтобы лучше посрамить Церковь Христову, — так провозгласил Священный Синод, — Наполеон собрал иудейские синагоги во Франции… распятия на Господе и Спасителе нашем Иисусе Христе, и теперь он планирует объединить евреев, которых гнев Всевышнего рассеял по лицу всей земли, чтобы побудить их ниспровергнуть христианскую Церковь и провозгласить псевдо-Мессия в лице Наполеона.

Этими ухищрениями правительство, оказавшись в отчаянии перед лицом большой войны, ловко пыталось запугать еврейский народ призраком антиеврейского Наполеона, а православных русских склонностью Наполеона к иудаизму. Первых заставили поверить, что Синедрион направлен против иудейской религии, а вторым внушили, что он был учрежден еврейским «псевдо-мессией» для ниспровержения христианства.

В этой опасной ситуации правительство решило еще раз выяснить, посредством циркулярного опроса, мнения представителей еврейских общин о наилучших путях проведения «реформы» в жизнь. Указ от 19 февраля, изданный царем по этому поводу, сформулирован на удивление мягко:

Побуждаемые желанием дать нашим подданным