— Ну и гад, — Хлыщ помахал кулаком вослед санитару. — Так бы и дал промеж анализаторов. Слушай Карлик, ты кончай нам про ферму заливать, про ферму теперь забудь.

— Это точно, — подтвердил Серый, — теперь нам отсюда не выбраться. Приехали, станция конечная, просим освободить вагоны. Ты нам все расскажи, как было. За что теперь на казенные харчи сажают?

Фарбер прикрыл глаза и закачался.

— Это у него от голода, — со знанием дела пояснил Корень.

— Ты, Карлик брось голодовку, еще три дня не поешь, и в карцер отправят. Все уже пробовано — перепробовано. Ладно, посиди пока. — Он усадил Карлика в углу. — Мы сейчас быстро тюки разбросаем.

Дикари опять принялись за работу. Прошло еще несколько часов, прежде чем в сортировочной появился коридорный. Он приказал прекратить работу и отвел их в блок.

Когда принесли похлебку, Фарбер не отказался. Дикари переглянулись.

— Глянь, оживает, — сказал Хлыщ. — Ишь, как щи рубает, аж за ушами трещит.

Но отказ Фарбера от продолжения голодовки был скорее актом отчаяния. Он доел то, что Хлыщ называл щами, и сказал:

— Все возвращается на круги своя.

Хлыщ присвистнул, Корень и Серый многозначительно переглянулись, а Желудь оторвался от миски и ревниво посмотрел на Фарбера. Долговязый поставил посуду на пол, лег на кушетку закинув ногу на ногу и изрек в потолок:

— Я тут уже был, — он помолчал еще немного и в гробовой тишине продолжил: — Длина коридора — два пи эр, где эр равно двумстам сорока метрам; электромагниты сняли, образовались ниши, в нишах устроили блоки. Ширина блока вдоль коридора — пять метров, следовательно, всего здесь не знаю как это сейчас называется — примерно шестьсот блоков. Если в каждом человек по пять, получаем три тысячи дикарей. — Теперь засмеялся он. — Три тысячи… Хе-хе… дикарей… Это многовато… Хе-хе на один синх… хе-хе… рофазотрон…

— Сегодня день юмора? Первое апреля? — завопил Хлыщ. — Каждый сходит с ума по своей надобности? Заткните ему глотку.

— Подожди, — вступил Корень, подходя поближе к новичку. — Карлик, перестань шуметь, коридорный придет. Скажи толком, значит мы пять лет в ускорителе проторчали?

— Я тут диплом делал, — разъяснил Фарбер.

— Слава богу, физик, — вздохнул Серый. — А я уже начал думать, дело до фермеров дошло.

— Да фермер я, — возразил Фарбер, — а физику давно бросил.

— Опять ничего не понимаю, — заныл Серый.

— Замолчи ты, а то интерфейсы пообрываю, — буркнул Хлыщ.

Корень укоризненно посмотрел на скрипача и программиста. Внутри он ощутил давно забытый зуд, он почувствовал — сейчас должно случиться нечто очень важное, словно к нему пришла какая-то новая идея. Собственно, она еще не пришла, именно, она еще не пришла, а только-только постучалась. И если бы он был начинающим мальчишкой, он ее и не заметил бы. Какой-нибудь любитель на его месте, наверное очень сильно разволновался, стал бы столы накрывать, нарзаном угощать, анекдоты рассказывать и вообще всячески завлекать. Но Корень был профессионалом, правда, поневоле безработным. Он не стал суетиться, он знал, доподлино чувствовал, что идея эта никуда не денется — сама придет и развалится на диване, еще и приставать начнет, на коленки попросится. Корень вдруг понял — этот дылда фермер должен сыграть какую-то важную роль в его судьбе, в судьбе его друзей, а быть может, и не только их одних. Он спросил, переходя на вы:

— Вы в город попали, потому что уборочная кончилась?

— Приехал обсудить, посоветоваться. Совсем плохой урожай, все пришлось катками заровнять, — ответил Фарбер. — Да я только на прием записался в министерство; приходите через недельку, говорят. Пришел, приехал, все мой язык длинный. Зачем я вообще с ним разговаривал? — перескочил Фарбер. — Но и то сказать, не каждый день землянина встретишь. Эх мистер Игор, мистер Игор…

Дикари встрепенулись: Серый уже собрался что-то спросить, но Корень показал ему кулак, Хлыщ приподнялся, а Желудь громко крякнул. Фарбер ничего не понимал.

— Вы продолжайте, — как можно мягче попросил Корень.

— Я с ним всего-то два раза поговорил, на совершенно нейтральную тему, а эти кретины: Гвалта, Гвалта; а я вообще не знаю никакой Гвалты…

Корень победно посмотрел на дикарей и торжественно произнес:

— Значит, Бычок дошел!

— Подождите, ничего не понимаю…

— Чего ты, Серый, не понимаешь? — Хлыщ отечески обнял Серого. — Через три недели после бегства Бычка на Санатории появляется землянин; дурья твоя башка, смычок ты неканифоленный, прыгай и радуйся, он прорвался.

— Может быть здесь совпадение, подлая игра случая? — Не унимался Серый.

Но его уже никто не слушал. Хлыщ заплакал как ребенок. Он подходил то к одному, то к другому, обнимался, тряс, сморкался, в общем, он был безмерно счастлив. Фарбер от удивления привстал, а Корень бережно усадил его обратно и спросил:

— Вас заподозрили в связи с землянином и Ремо Гвалтой?

— Да, они говорили, что Ремо Гвалта — опасный государственный преступник, они все спрашивали меня, что землянин знает о Гвалте, но я ничего не знаю об этом, честное слово.

Фарбер не понимал, чему радуются эти люди, он не понимал, зачем его поместили сюда. Он не хотел иметь с ними ничего общего; пусть они кричат и радуются, пусть плачут и ругаются — это его не касается. Это не могло его касаться. За несколько дней Фарбер потерял все: семью, ферму, нормальное жилье, он потерял свободу, свободу ходить, куда ему хочется, свободу делать то что он считает нужным. Они настоящие дикари, думал Фарбер, иначе их бы не поместили сюда, в душное высокнаучное подземелье. Боже! Санаторий ли это? За что его избили и бросили сюда? Из всего мрачного окружения единственным реальным и неоспоримым был гигантский ускоритель, модифицированный таким страшным образом.

— Не падайте духом, Карлик, — поддержал Корень. — Не сегодня — завтра все образуется и нас освободят; им придется это сделать. Иначе и не может быть.

* * *

До семи часов вечера оставалось десять минут, когда из отеля вышли двое — мужчина и женщина. Он —