Шрифт:
Закладка:
Пока все они знакомятся, жмут руки и смеются над ерундовыми шутками, рассматриваю Лысого и молчу.
– А это кто? – кивает в мою сторону Эмани.
– Никто, – отвечает Спринга.
Всё правильно. Меня так зовут, и она не имеет в виду что-то обидное.
Но мне обидно.
12
Будда отдаёт им диван – Эмани и Краткому. А сам в обнимку со спальным мешком уходит на кухню, там удобно. Наблюдаю из кресла, как Эмани разбирает рюкзак, небрежно бросает женскую мелочёвку на журнальный столик – зеркальце, тушь для ресниц, упаковка тампонов, пачка сигарет, связка ключей, расчёска, зубная щётка и что-то кружевное. Дальше майка, ковбойка и джинсы. Они летят в мою сторону и падают на пол.
– Потом в шкаф закину, – говорит Эмани. – Всё вроде.
Я слегка завидую. И даже не слегка. Ведь она путешествует, и все её вещи умещаются в небольшом кожаном рюкзаке: подхватила на плечо и лети в любую сторону. Никаких обязательств, проблем, привязанностей – только свобода. Когда-нибудь я смогу так же, мы с Буддой сможем. А пока приходится терпеть Ма.
В прошлом году наши потянулись за город на байк-шоу. Это не так уж далеко – пара часов на автобусе да с километр пешком. А там палаточный лагерь и круглосуточный трэш. Только одна ночёвка, неужели я много хотела? Ма тогда покосилась на отца и нежно промурлыкала, что она не возражает, но последнее слово за ним.
– Не рано тебе по бедламам шататься? – хмуро поинтересовался отец.
– Я же не одна. Только представь, что там будет! Все крутые группы в одном месте! Я, может, никогда больше подобного не увижу! Не хочешь отпускать, так поехали со мной, ты ведь слушал «Машину времени» и других, ну пожалуйста!
– Нет… я нет, не поеду. Все эти прошлые идеалы, нет… одно разочарование.
– А я тут при чём?!. Это твои разочарования! Меня ты за что наказываешь?
– Я не наказываю, просто ты девочка, понимаешь?
– И что? Я виновата, что родилась девочкой?!.
– Ладно. Дам тебе свой мобильник. Будешь регулярно звонить сама и отвечать на все мои звонки! Чтобы ни одного пропущенного, ясно?
Мы удивлённо разинули рты – я и Ма. Не отказал, вот те номер! А ночью я подслушивала под дверью родительской комнаты. Ма скулила и причитала. Говорила, что это слишком опасно, что она не сможет есть и спать от страха, что если со мной случится плохое, то виноват будет отец.
И он передумал. Сказал, что это не последнее байк-шоу, будут ещё. А Ма до сих пор уверена, что я не знаю, чьих это рук дело. Только я всё про неё знаю.
Эмани вытягивается в полный рост на диване Будды и закидывает руки за голову, совсем как он. Мне это неприятно, ей здесь не место.
– Хорошо, – выдыхает она. – Устала. Ноги гудят.
– Много ездишь?
– Угу. Как из дома свалила после школы, так и мотаюсь.
– А чего свалила?
– Достали. Никуда не поступила, начали нудеть, чтобы работала. Где? На рынке? Не хватало ещё. Сначала по флэтам тусила, потом в Питер подалась. Сама понимаешь, что такое Питер, – она прикрывает глаза и мечтательно улыбается.
– Питер? Я не была…
– Да ты что?!. Обязательно поезжай! Питер – это всё! Там же под камнем сердце бьётся! Вот приложишь ладонь к парапету на набережной и чувствуешь. Там воздух густой, туманы, мосты, белые ночи!..
Эмани опирается на согнутую руку, привстаёт. Рукав рубашки сползает к локтю, и я вижу красную нить от сглаза, а ещё длинные выпуклые шрамы на запястье и выше. Белые тонкие линии. Похоже, она делала это бритвенным лезвием и, судя по количеству полос, не один раз. Я откровенно пялюсь, но ей не до того, её понесло:
– Это же совсем другая жизнь! Настоящая! Они ведь не просто так в Питер ехали, все наши рокеры! Там же поэзия вокруг! И музыка! И лучшие люди!
– Тогда почему ты здесь? – удивляюсь я.
– А! – Эмани снова укладывается на спину. – С чуваком разошлась, у которого жила. Познакомилась с другим, он предложил махнуть в Крым на лето. Ты в Крыму бывала?
Я неопределённо киваю и не хочу слушать дальше, потому что боюсь задохнуться от собственной ущербности. Но в то же время жадно глотаю каждое слово Эмани. А она смотрит в потолок и рассказывает:
– Лучше всего – это трасса от Алушты до Ялты. Там ходят троллейбусы, между городами, представляешь? Горы, море, и на каждой остановке есть что посмотреть. Мы как-то наткнулись на черешневый сад возле Долины Привидений. Жёлтая черешня, вот такая, – она поднимает кулак, – налопались на десять жизней вперёд. Я никогда ничего вкуснее не ела… А однажды мы ехали в троллейбусе, и он встал. В Крыму часто перебои с электричеством, отключили ток, видимо. Так мы что придумали: все пассажиры, человек двадцать, этот троллейбус толкали. Затолкаем на пригорок, а дальше спуск, и он сам вниз несётся. Только успевай запрыгивать. Потом опять встаёт, и снова толкаем. С хохотом, с песнями. И снова на ходу запрыгиваем. Это покруче сейшенов и прочей лабуды. Это вообще круче всего.
– А потом?
– Что потом?
– Почему вы с Кратким уехали?
– Почему?.. Да так. Не сложилось. А с Кратким я в дороге познакомилась, когда уже сюда возвращалась. Я же вообще пустая, без бабла, а он запасливый. Сейчас в Москву. Потусуемся с арбатскими хиппарями, у них вписка без проблем. А дальше пока не знаю. Как повезёт. Главное – перезимовать в тепле.
Она закрывает глаза, а я долго смотрю в окно. За ним мокнут облезлые провисшие берёзы, тряпкой болтается на балконной верёвке чья-то забытая простыня. Холод и грязь. И кажется, что черешня – что-то невозможное, волшебное и небывалое. И солнце тоже. И море.
Тоска.
– Мне пора.
– Угу, – мычит Эмани, и сонно бормочет, когда я подхожу к двери: – Погаси свет.
Щёлкаю выключателем и топаю на кухню. Будда, Джим и Краткий сидят за грязным столом. Сутулые плечи, бледные лица. Перед ними чашки с остывшим чаем, который давно подёрнулся плёнкой, вроде бензиновых пятен в луже. В центре – пепельница, полная окурков. Под потолком – сизое дымное облако. Распахнутая форточка впускает промозглый холод, а дыма меньше не становится. Он густой, тяжёлый от гитарных рифов.
Краткий сгорбился, закинул одну длинную ногу
