Шрифт:
Закладка:
Я крался сквозь придавленные метёлки какой-то болотной или степной травы. Осока это была, или ковыль, я не знал, но сломанные, почти у самой земли, стебли иногда больно кололи ступни ног, едва не прокалывая их. Видимо, по этому волоку давно никто не хаживал такой гурьбой, как прошли сегодня.
Полубрёвна лежали плоской стороной на земле и уходили вдаль двумя «рельсами», и это, естественно, напомнило мне железную дорогу. Только у этой дороги не было шпал, что меня лично радовало. Сердце колотилось словно барабан, и казалось, оно вот-вот выпрыгнет из груди, но дыхание я, как мог, растягивал на четыре счёта, и пытался дышать через нос, вспоминая свои детско-юношеские занятия простым и лыжным бегом. Стёпка через нос дышать даже никогда и не пытался. Все пацанята и он ходили с распахнутыми «варежками».
Кстати, на мысль о том, что нас с мачехой, её детёнком и мной продали, меня натолкнуло и то, что других баб и детей, почему-то, в стойбище ногайцев ждать не оставили.
Особо не торопясь, я вскоре успокоил биение сердца и крался очень медленно. Ну, прямо, очень-очень. Это было трудно, но я свою котомку перевесил на грудь, чтобы она не сваливалась на бок, и полз на карачках, периодически ложась на, совсем небольшой мешок, животом, от чего он вскоре стал совсем плоским. Я имею в виду, конечно-же, не живот, а мешок… Живот у Стёпки был и так плоский, как у рыбы-камбалы, которую Стёпка ещё не видел. Да и увидит ли когда-нибудь?
Такая хрень лезла в нашу со Стёпкой голову, пока я перебирал нашими руками-ногами, ложась время от времени на мешок и довольно долго прислушиваясь к тому, что есть впереди. Не мог секрет обойти такую «дорогу» к стойбищу. Брёвна были хоть и не толстыми, но по-моему, вполне скрывали моё хилое тельце, не смотря на увеличенный мешком живот. И я оказался прав, когда сначала услышал впереди себя похрапывание, а потом и увидел в свете звёзд, лежащую ко мне ногами «тушку» спящего сторожевого.
Ногайцы были низкорослы, но коренасты, и рассчитывать на то, что Стёпка мог бы справиться с взрослым степняком, не приходилось. Но чаще всего отцы в дозоры вместо себя посылали мальчишек. Ну или брали в дозор с собой, спали сами, а мальцы дежурили. Вот передо мной и образовалась дилемма: то ли это спящий мужик, то ли пацанёнок? Убивать я не хотел ни того, ни другого, но мужика я бы просто не осилил, а пацанёнка убивать жалко вдвойне.
Лёжа в трёх метрах от «тушки», я прислушивался к дыханию дозорного и, в конце концов, склонился к тому, что это, всё-таки, мужик. Он был укрыт травяной рогожей и со стороны был похож на кочку, но то, что эта кочка вдруг выросла рядом с «дорогой», меня и насторожило.
Я полз, оставляя дорогу слева, и дозорный, сука, лежал прямо передо мной.
— Ну что ему не лежать с другой стороны? Хотя может и с той стороны тоже кто-то лежит? — подумал я и вгляделся в ту сторону. Вгляделся, но ничего подозрительного не увидел. Своё лицо я замазал грязью, а на лоб повязал кусок тряпки, чтобы не бликовал при луне, светившей так, что с трех метров мне были видны отдельные травинки и торчащие вверх носки «поршлей».
Помнится, где-то когда-то по телевизору я видел, как тренировался какой-то спецназ. И вот, чтобы не греметь автоматными магазинами, которые, как известно находятся на животе в так называемой «разгрузке», бойцы передвигались не на животе, по-пластунски, а на четырёх точках: ладонях и носках ботинок. Этаким, э-э-э, пресмыкающимся. Вот и я весь этот путь проделал так же, изгибаясь телом, как ящерица. Этот метод перемещения так и назывался — «крокодил». От такого метода перемещения шуршания, или какого иного звука, почти не было, и если бы не впереди лежащее тело, меня бы и не услышали, а тут…
Судя по храпу и носкам обуви, человек лежал лицом вверх. Кстати, никогда не слышал, чтобы люди храпели, спя лицом вниз. Спал я так, когда студентом по ночам грузил вагоны. Я приходил в общагу в пять часов утра и валился на подложенную под живот подушку, разгружая натруженные плечи и спину. Так спал, и умудрялся за два часа выспаться. Потом принимал душ и бежал на занятия. Эх, что такое отсутствие душа, я понял только здесь.
Стёпка вообще не умывался по утрам. Только то, что он занимался рыбой и разделкой тушек сусликов, заставляло его омывать руки, но не более. Только когда над телом получил контроль я, Стёпка стал заметнее чище и опрятнее. Наверное поэтому он так приглянулся старосте-ногайцу. Чёрт меня дёрнул выпросить у мачехи гребень и расчесать свои космы. Уж не для плотских ли утех меня присмотрел ногаец? А может продать кому хотел для «этого дела»? В Крым, например. Османы, я читал, грешили, суки, с молодыми особями мужского пола. Тьфу, млять!
Распалив себя безобразными картинами порнофильма с собой в главной роли, я сбросил верёвки котомки, приноровился и, как лягушка, прыгнул на впереди лежащее тело. Нож у меня, пока я полз, болтался на верёвке, надетой петлёй на левую кисть. Стёпка оказался левшой… Сейчас же я крепко сжимал его пальцами и в момент приземления на «тушку», накрыв пятку ножа правой рукой, вонзил его, как оказалось, в грудь спящему, а потом, выдернув, ударил ещё несколько раз куда-то выше.
Узкий и толстый нож, зафиксированный петлёй, не скользнул из пальцев, а входил в тело легко и по самую рукоятку. Дозорный заорал так, что проснулось селение, от которого я отполз всего-то метров на пятьсот, и я, вскочив и схватив мешок, рванул бегом, что есть мочи, в сторону Волги.
Перед прыжком меня немного трясло, зато после я бежал, словно ошпаренный, и добежал бы до крайнего струга, если бы вовремя не услышал кряхтение и разномастные возгласы на разных языках. Причём, я заметил, что казаки Тимофея Разина и между собой очень часто предпочитали говорить по-татарски.
Я упал в ковыль, не добегая метров пяти до струга и затихарился. Вряд ли кто будет тут меня искать, — подумал я, но ошибся. Всадники прискакали уже через пару минут. Мне ещё не удалось отдышаться после пробежки
