— Ты, шмыг, кто? Ангел? Или дух святой?

Я озадачился и после некоторого раздумья, согласился.

— Ну, да. А кто ещё? Слышишь же, что молюсь.

— Шмыг. Слышу. Шмыг.

Я поднял руками подол рубахи, спускавшейся почти до колен и подвязанной бечевой, и высморкался в него.

— Как ты… Моими руками… Гы-ы-ы… Шевелишь…. Гы-ы-ы…

Стенька снова завыл.

— А что же остаётся нам, ангелам, делать, ежели такие олухи, как ты, тонуть собираются, ревут, как бабы, а носы не утирают? Ежели б не я, как бы ты выбрался из реки?

— Так то не я прыгнул в неё, в реку ту… Гы-ы-ы…

— А кто? Я, что ли?

— То бесы меня толкнули… Гы-ы-ы…

— Вот! — назидательно отметил я. — Бесы толкнули, а мне пришлось тебя выручать.

Стёпка вдруг затих, замерев и уставив взгляд лошадке в круп.

— Значит, тебя Бог послал? Ко мне?

Я помолчал, просчитывая варианты развития ситуации.

— Ты, это, не задавайся. Бог, не Бог… Не важно… Главное, что я успел тебя из той речки вынуть. А потом, куда ты делся? Не оставлять же тебя на бережку валяться бездушным? Вот и поруководил телом твоим немного. Где ты был?

Стёпка затих, прислушиваясь к своим, то есть — моим, мыслям.

— Обмер я, — прошептал он. — Словно кто придавил меня. Слова вымолвить не мог. Всё видел, а ничего поделать не мог. Спужался.

Помолчали оба. Стёпка развернулся в сторону реки, и я на розовеющем горизонте увидел первые лучи восходящего солнца.

— О-о-о-о-о-о-о-м, — пронёсся голос Тимофея. — О-о-о-о-о-о-о-м. О-а-а-о-о-о-м.

Потом над Доном раздались горловые звуки нескольких глоток. Тимофей, отец Стёпки, считался среди казаков белым шаманом. Ещё и поэтому в казачьих городках его и его семейство не привечали и побаивались, считая, что и все его сыновья были колдунами и ведунами. Горловое пение я слышал ежеутренне и к нему привык. Наряду с буддийскими и солнцепоклонническими обрядами семейство Разиных читали молитвы православному и магометанскому богам. Наверное, следуя принципу: «Больше сдадим — меньше дадут».

Стёпку к молениям, почему-то, не привлекали, но он сам становился за спинами отца и братьев и повторял обряды. Сегодня Стёпка вслед за мной несколько раз повторил краткую «Иисусову» молитву, а потом прочитал «Отче наш» и уселся на колени и просто затих, попытавшись освободить голову от мыслей и страха, но мысли его постоянно возвращались к ангелу, поселившемуся в нём.

Я тоже «затих», пытаясь не испугать Стёпку своими мыслями, но через какое-то время понял, что парнишка мыслей моих не слышит, так как, если бы он услышал всё, что я думал, так бы тихо и умиротворённо не сидел.

Зато мне его мысли были открыты. Сложно удержать в себе «пустоту» даже будучи опытным адептом. Стёпка таким не был. А тем более он пережил тяжёлый стресс. Поэтому его мысли скакали, как воробышек по дороге, обращаясь то к прошлому, вспоминая вчерашний день, то к будущему, думая о том, что ещё предстоит сделать по хозяйству, то к настоящему, попыткам ни о чём не думать.

Мальчик смотрел на бегущую от восходящего солнца розовую дорожку, то и дело разламываемую течением реки и водоворотами на дрожащие осколки. Я знал, что Стёпке нравилось смотреть на искрящуюся колотой радугой реку до тех пор, пока взгляд переставал терпеть силу нарождающегося солнца.

И всегда Стёпку поднимал с колен отцовский крик, который заканчивал своё моление несколько раньше. Так случилось и сейчас.

— Стёпка! Хватит камлать! Принимайся за работу!

Стёпка взметнулся с колен на ступни, и, рванувшись с места, расставив руки, как птица крылья, полетел с обрыва.

* * *

Мы со Стёпкой пришли к консенсусу. Во-первых, мне теперь стали известны его мысли и хоть, поначалу, с некоторой задержкой, но я стал успевать переключаться с одного направления взгляда на другое. Консенсус же заключался в том, что иногда я задерживал взгляд Стёпки на чём-то, что привлекло меня, и Стёпка не сопротивлялся.

— Подожди ка, — просил я и Стёпка замирал.

В его обязанности входило вычерпывание воды из струга, и когда Стёпка нырнул в щель межпалубного пространства, я его остановил. Мне было интересно, как построен струг. Однако, ничего нового для себя я не увидел.

Остовом струга и его килем был ствол липы более чем метрового диаметра, который обтесали по форме и продолбили для вставки рёбер жёсткости. На ствол были набиты доски. Ребра жесткости вставлены и распёрты поперёк корпуса струга скамьями для гребцов. То есть — шпангоутов, как таковых, не было, да и не могло в этом месте и в это время быть.

Форштевень и ахтерштевень были прямыми, и оба были наклонены под одинаковыми углами к воде. Рулевые вёсла имелись и спереди, и сзади. Да и парус, рея которого, прихваченная к мачте «бейфутом» — обычной верёвкой — висела на расчалках, мог развернуться в обратную сторону.

Для десятиметрового плавсредства такая технология сборки была приемлема, а вот для строительства нормального корабля — нет. Хотя… Смотря что называть нормальным кораблём? До метров сорока, вполне себе конструкция выдержит. Правда плавать будет криво, так как выдержать форму простым сбиванием досок и без шпангоутов, весьма проблематично.

Отметив это, я стал вспоминать, как строились парусные корабли и толком ничего вспомнить не мог. Сам корпус я бы построил, кое-как, а вот со всеми рангоутами и такелажами, я просто не дружил. Не интересно мне было, когда я учился на судостроительном факультете, изучать древнее кораблестроение. Сдавал экзамены и забывал, если честно.

Теперь я мог себе позволить рассуждать и думать, когда Стёпка работал. Нашёл я у него в голове — после долгого исследования, конечно, — участки, отвечающие за органы чувств. Вот и отключался от них. Особенно надоедало мельтешение в глазах, а постоянно молиться… Да ну его нафиг. Хотя, чтобы соответствовать высокому статусу «ангела», молиться приходилось часто. Вот во время одной такой молитвы, сопровождавшейся трансовым состоянием, я и увидел, как в мозг Стёпки попадают импульсы из глаз.

Зато сейчас я мог отдыхать, когда захочу. Но чаще всего я всё-таки немного хулиганил, помогая Стёпке напрягаться. Всё, как оказалось, зависело от желания. Жалеет человек себя. Не посылает достаточное количество импульсов, то есть — электричества, чтобы сокращать мышцы. Недаром ведь считается, что в экстремальных ситуациях сила человеческая утраивается. И почему, спрашивается? Да потому, что мозг выбрасывает максимальное количество электричества. А вот откуда оно берётся, я ещё