Крикнул и снова погрузился в воду, гребя больше по течению, а не на тот берег.

Вода в реке была мутной и по цвету желтоватой. Живя в Волгограде я слышал легенду приобретения городом названия. Якобы, татарами и ногайцами эта река называлась жёлтой, и звучало это как-то похоже на «Царицин»[1].

Там же в музее нам сказали, что переволока шла из реки Медведицы по реке Камышинка. А это тогда, что за переволока? Думал я, поднырнув в этот раз метров на пятьдесят по течению и выбираясь на мель четырьмя конечностями, как лошадь, выметнулся из воды и поскакал, принимая вертикальное положение. Свистнули стрелы, но я метался по мелководью, как заяц, постепенно удаляясь от стрельцов.

Потом стрельцы бросили стрелять и направили своих лошадей в реку. Увидя это, я снова кинулся в воду и поплыл на тот же берег с которого сбежал. Река Царица в этом месте была приличных размеров. Шириной она достигала метров семидесяти, и я выбравшись на песчаный берег, свалился без сил практически тогда, когда ко мне подплыл первый струг.

Я перевернулся, сел, оперевшись спиной на крутой, но не высокий берег и посмотрел на струг.

— О! Глянь! Так это же Стёпка! — крикнул Фрол, стоявший на переднем рулевом весле.

— Чего врёшь! — послышался голос Тимофея Разина.

— Точно говорю! — крикнул брат, ткнул в меня пальцем и крикнул вопрошая с удивлением и восторгом в голосе. — Стёпка, ты?

— Я, — прохрипел я.

— Каким ты боком тут? — крикнул показавшийся отец.

— На селение напали! Всех побили! Я успел убежать. До ветру ходил, когда наскочили конные. Я упал и пополз. Потом бежал. А вы уже по реке плыли. Боялся, что ты, тятька, заругаешь…

— Ха! За что ругать⁈ — радостно крикнул Тимофей. — За то, что ты спасся и наш нашёл! Как же ты шёл, без еды? Да ещё вперёд нас пришёл! Чудеса!

— Чудеса, — вторил ему в тон Фрол.

Они были так похожи, что я засмеялся. Оба окладисто бородаты, у обоих стрижка «под горшок», у обоих прямые носы и небольшие рты.

— Ты смотри, — ткнул Тимофей в плечо Фрола. — Он ещё и скалится! Добрый вой, однако!

— Добрый вой, — повторил Фрол.

Брат смотрел на меня, ласково улыбаясь и по-доброму щурясь.

— А что за стрельцы тебя гоняли? — спросил Тимофей.

— Не знаю. Хотели поймать, а я не дался. Вас увидели и в крепость поскакали. Я только и успел сказать, что я — Стёпка, Тимофея Разина сын.

— То, что мой сын сказал? — хмыкнул отец. — Тогда понятно, зачем ловили. Молодец, что не дался!

Тимофей снова ткнул старшего сына в плечо.

— Молодец! — снова повторил за отцом Фрол.

— Беги вслед за нами, а нам надо в Волгу выйти, бо запрут здеся и с боем прорываться придётся.

* * *

Горчаков Василий Андреевич, — воевода в Царицыне, отдав команду «ловить казаков», сам сел на коня, «вышел» из крепости и пошёл шагом к пристани, откуда уже отходил струг со стрельцами. Однако казачьи струги уже выходили из устья реки Царицы и воевода, смачно выругавшись, перекрестил рот.

Стрелецкие струги не стали двигаться навстречу казакам, а наоборот, спустились по реке и зацепившись за якорные бочки, растянули промеж собой плавающий на малых бочках канат.

— Хоть путь на Астрахань успели перекрыть, — буркнул Василий Андреевич. — А то было бы мне от царя-батюшки.

Василий Андреевич Горчаков только недавно прибыл в Царицын, где сменил Ивана Семёновича Гагарина. Гагарин предупреждал нового воеводу, что основная его обязанность на Царицынском посту — сдерживать разбойных казаков, кои всеми правдами и кривдами проникали на Волгу и воровали, нанося урон торговле и снабжению Москвы. Например, из Каспия на государев стол шла солёная селёдка, которую царь Михаил любил больше Архангельской.

Поморская соль не пользовалась спросом. Там солили сельдь солью, вываренной из морской воды, а та вытягивала рыбьи соки в рассол и портила «внешний вид». Да и жалели ту соль поморы и рыба часто портилась, получалась «с душком».

Из всех беломорских сельдей лучшими считались соловецкие. Впрочем, не потому, что рыба была сама по себе лучше, а единственно лишь в силу большей тщательности и опрятности приготовления её монахами Соловецкого монастыря.

В основном на царский стол доставляли голландскую атлантическую сельдь, которую голландцы солили прямо в море, беря собой бочки и соль. Они выдирали у селёдки вместе с жабрами внутренности, промывали тушку в морской соленой воде и только после этого укладывали в бочки.

Однако голландская сельдь и стоила дорого.

Соль же Каспийская была лучшего качества, да и технология засолки рыбы была тут более «продвинутой». Каспийская сельдь была очень крупной. Почти все особи достигали размера «локтя»[2] длинной, и веса до четырёх английских фунтов[3]. Ей, иногда, чтобы вместилась в бочку, заламывали хвосты, и от того эта сельдь с давних времен называлась — «залом».

Караван с каспийской сельдью именно сейчас ожидался к приходу в Царицын из Астрахани. И что было делать воеводе? Как уберечь «золотой» товар? Если казаков не остановить, то о ни или встретят караван ниже Царицына, или выше по Волге. Семь больших казачьих стругов, это минимум двести человек вооружённых пищалями и пушками казаков. А то, что у казаков пушки есть, тут и гадать не имело смысла. На таких казацких морских стругах, какие теперь видел воевода, имелось минимум по четыре орудия и вмещали они до пятидесяти человек с припасом каждый.

Когда он стоял воеводой во Ржеве, по Волге шастали ушкуйники, и Василию Андреевичу доводилось сражаться с разбойниками, собиравшими большие ватаги, и имевшими вооружение не хуже царских войск, а бывало, что и лучше, так как, чаще всего, вооружались ушкуйники новгородскими купцами, скупавшими у разбойников их добычу за бесценок.

Пойманных ушкуйников пытали и узнавали про тех купцов. Потом ловили тех купцов и товары изымали в казну. Значительная часть имущества, в основном деньги, перепадала воеводе. Хорошее было время, считал Горчаков. Тут же, в низовьях Волги, ему не нравилось. Хоть и дороже было царское содержание, но мзды от гостей не набиралось и четверти от той, что имелась во Ржеве, а казаки, это совсем не то, что ушкуйники.

Горчаков считал своё Царицынское воеводство ссылкой, устроенной ему боярином Борисом Морозовым, всё больше и больше бравшим бразды правления государством при немощном царе Михаиле.