— Да будет так, ваше Высокопреосвященство, — лихо козырнул Крид, его движения были резкими и точными, словно он только что вышел из битвы. — Я начну немедленно.

Убрав меч в ножны, он взял пергамент со списком участников и их адресами. Его взгляд остановился на одном из имён, и он невольно сжал губы. Среди названий таверн и заброшенных поместий он увидел знакомое имя — женщины, чьи глаза он помнил с ужасающей чёткостью, даже несмотря на то, что не помнил ничего из своего прошлого.

Задумчиво вчитываясь в список соучастников и их адреса, Виктор Крид отправился в путь. Его шаги были твёрды и уверенны, но в его сердце царила только холодная эффективность, и глубокое чувство тоски, и одиночества. Он был один. Один со своей целью, один со своим прошлым, один с ужасающим будущим.

PS

Ваши лайки и комментарии ускоряют написание проды.

Спасибо

Глава 2

(Несколько лет назад)

Сполето — город-крепость, вцепившийся в склоны холмов мёртвой хваткой. Его стены, изъеденные временем и войнами, словно зубы у старого чудовища, грозят небу. Дома, сжатые тесно друг к другу, похожи на камни в могиле. Узкие улицы, заваленные булыжником, извиваются как змеи. За городом раскинулись безжизненные холмы и тёмные леса, в которых скрипят ветви и воют ветры. Воздух сырой и холодный, пахнет камнем, пылью и чем-то ещё, тёмным и угрожающим. Город словно утопает в вечных сумерках, и только тусклый свет пробивается сквозь мрак, напоминая о хрупкой надежде, которая может в любой момент сломаться.

Солнце, пробиваясь сквозь редкую листву, рисовало на воде реки причудливые узоры. Течение было медленным, ленивым, отражая в своей глади безмятежность окружающего мира. Виктор Крид, сидевший на поваленном дубе, казался частью этого пейзажа – неподвижным тёмным силуэтом на фоне яркой зелени. Его длинная борода спускалась до самой груди, сливаясь с тьмой его одежды. Глаза, обычно горящие внутренним огнём, были притушены, отстранены.

Чертоги его разума были пусты. Не было ни мыслей о миссии, ни планов, ни страхов. Лишь чистота, безмятежность и странное чувство полноты, заполняющее пустоту. Его сознание пассивно воспринимало красоту окружающего мира – шелест листьев, пение птиц, лёгкий ветерок, играющий в его волосах.

Рядом, ничего не боясь, резвились дети. Их смех и крики, обычно раздражающие, теперь казались частью гармонии, мягким контрапунктом к тишине леса. Они бегали по берегу реки, ловили бабочек, плели венки из полевых цветов. Они не видели в нём страшного бородача, только спокойного, большого человека, который молчаливо наблюдал за их игрой. И Крид наблюдал за ними, не вмешиваясь, наслаждаясь их непосредственностью и радостью. В эту минуту он был просто частью природы, без прошлого и будущего, погружённый в безмятежное наслаждение бытием.

Миг безмятежного шелеста листвы и птичьего пения прервал дикий, пронзительный рык, подобный звуку сломанного охотничьего рога. Этот звук, разорвавший тишину леса, заставил птиц замереть в воздухе, а белок — затаиться в укрытиях. Воздух словно сгустился, предвещая беду. В воздухе витали запахи прелости, сырости и чего-то ещё — приторно-сладкий, затхлый аромат, который, словно липкая смола, оседал на языке, вызывая тошноту.

Спустя несколько бесконечно долгих секунд из зарослей бурелома, истерзанных временем и гнилью, появилась тень. Она медленно, словно неохотно, выплыла из полумрака, раздвигая ветви и кусты. Это был вовкулак — жуткое зрелище, вызывающее не столько страх, сколько отвращение и жалость.

Его серая, сморщенная кожа, подобная пергаменту, обтягивала кости, подчёркивая ужасающую худобу. Рёбра, острые и тонкие, как птичьи перья, проступали сквозь клочья грязной шерсти, а живот был впалым, словно у изголодавшегося пса. Его глаза, два горящих уголька, сверкали в полутьме, искажённые голодом и яростью. Из пасти, из которой торчали жёлтые, заострённые зубы, вырывался тяжёлый, прерывистый вдох, сопровождаемый хриплым стоном. Казалось, что он давно забыл, что такое сытость, и этот голод пронизывал всё его существо, делая его ещё более пугающим. Воздух вокруг него вибрировал от его животной ярости и отчаяния.

Вовкулак с диким рыком бросился на детей. Его длинные когти сверкнули в воздухе, оголились острые зубы. Дети, окаменев от ужаса, лишь успели вскрикнуть, как между ними и чудовищем мгновенно оказался Крид. Его движение было столь стремительным, что казалось, он что он оказался там в один миг.

В тот же миг Виктор с нечеловеческим усилием схватил вовкулака за кадык. Его пальцы, впиваясь в шею твари, побелели от напряжения. Чудовище, оказавшись в тисках железной хватки, забилось в конвульсиях; когти царапали воздух, зубы щелкали, пытаясь прогрызть руку Виктора.

С лица вовкулака стекала пена, смешанная с кровью. Его рык превратился в глухой хрипящий стон. Виктор, с искажённым от усилия лицом, крепко держал чудовище; жилы на его руках вздулись, словно канаты. Дети, прикрываясь спиной Крида, с ужасом наблюдали за этой сценой; их глаза расширились от ужаса и одновременно от изумления перед мужеством незнакомца. Воздух дрожал от напряжения, наполненный звуками борьбы и тяжёлого дыхания. Смертельная схватка продолжалась.

Мгновение — и стремительный, как удар молнии, бросок Крида. Тварь, ещё секунду назад изливающая ярость и отчаяние, оказалась прижата к земле могучей ногой воина. Земля под стопой Крида просела, а из-под сдавленного тела волколака выступила тёмная, вязкая жижа. Густая, чёрная, как смоль, жидкость, пахнущая разложением и гнилью.

Крид нажал чуть сильнее. Его нога опустилась ещё ниже, с бесшумной неотвратимостью гильотины. Раздался пронзительный хруст — кадык волколака лопнул под давлением, а из его пасти вырвался последний, безмолвный вскрик, превратившийся в булькающий звук уходящей жизни. Тёмная кровь смешалась с чёрной жижей, образуя жуткую лужу на земле, которая постепенно впитывалась в почву.

Тело волколака застыло, когти ослабли, глаза погасли, оставив после себя пустоту, полную ледяного безмолвия. На земле осталась лишь мёртвая маска звериной ярости, утопающая в луже чёрной крови. Воздух очистился от звериного духа, но остался пропитан тяжёлым запахом смерти и неизгладимым следом тёмной магии.

— Спасибо, дядя! — неуверенно прошептал пятилетний мальчик, его голос, едва слышный в жуткой тишине, дрожал, словно тростинка на ветру. Грубая