— Старшего брата библиотечка, — заметил Браилов. — Погиб в Отечественную. Большой охотник был до книг. Думаю пополнить, да все как-то не соберусь.

Браилов радушно подвинул ко мне сковородку со свиными котлетами, требовал, чтоб я не стеснялся. Мясо у него свое. И сейчас в сарае хрюкает четырехпудовый боров.

Виталька, пользуясь покровительством отца, жег спички. Наташа о чем-то углубленно думала, механически водя вилкой с наколотым ломтиком маринованного помидора.

Когда Браилов уже рассказывал, как изменил конфигурацию резца и стал применять его на трех операциях вместо одной, пришла черноглазая женщина. Она оказалась мастером фабрики, на которой работала до замужества Наташа.

Едва черноглазая женщина села на диван, она тут же начала торопливо и восторженно выкладывать свои впечатления от поездки по текстильным местам Ивановской области. Наташа слушала ее жадно, но становилась все печальней и печальней и в одну из пауз прошептала, вероятно, не желая, чтобы ее слова долетели до Браилова:

— Счастливая ты! Сколько видишь! А я…

В одиннадцатом часу встали из-за стола, Браилов вызвался проводить меня до трамвая.

Ночь была светлая. Воздух, плотный до осязаемости, пахнул прелыми травами, талым льдом. Может быть, потому, что я уже видел проклюнувшиеся из-под снега холмики, чудился прохладный аромат подснежников. Браилов глядел за реку. Окутанные радужной паутиной, мигали электрические огни. А дальше, за огнями, накрытый темной синевой, лежал огромный мир, о котором грустила оставшаяся в оклеенной обоями комнате молодая женщина с черным бантом-бабочкой на скрещенных русых косах.

— Женаты? — прервал молчание Браилов.

— Женат. Есть дочурка.

— Дочурка… А у меня еще один сын есть. Там, на той стороне. От другой.

Он весело хмыкнул в воротник, довольный тем, что удивил меня внезапным сообщением.

— Хотите, расскажу?

— Разумеется.

— Дело было просто. Демобилизовался я из армии. Приехал в деревню, к матери. Деревня отсюда недалеко: километров двадцать. Приехал, отдыхаю, пью молоко, за пчелами поглядываю, сено кошу. Трава в тот год хорошая удалась: травинки — одна к одной. Густо. Коса будто в масло входит. Валки ложатся — любо смотреть. Я больше по-над лесом косил. Да и в лесу кулижины вымахивал. Однажды скосил кулижину, хожу около валиков и землянику выбираю. Духовитая земляника, крупная. Выбираю, мотивчик в мозгу крутится: «И лежит у меня на ладони незнакомая ваша рука». Славный мотивчик.

Вдруг слышу: зашуршало в стороне. Поглядел. Девушка из березок выдирается. Молодые березки, листья липучие. Выдралась — и ко мне. Шляпа на ней белая. Платье тоже белое, без пояса, но так и впилось в талию. В горстке цветы зажаты. Розовенькие, петушком. Не знаю, как название. Не любитель. Лицом девушка не то, чтоб красивая, а посмотришь — сердце запоет. Щеки налитые, румянец. Я так и обомлел.

Разболтались. Оказывается, она уже неделю в нашем колхозе живет. К знакомым приехала. Как бы на дачу. Посудачили мы посудачили, вижу, хочет уходить. Я не растерялся, конечно, предложил пополдничать. Согласилась. Я взял из-под куста орешника сумку и молоко, набрал земляники. Она очистила ее, высыпала в тарелку, налила молока. Сначала она поела, потом я. Ложка была одна. Пополдничали. Просит, чтобы косить учил. Способная к косьбе оказалась. Быстро смикитила, как и что. Фигуру держит прямо. Косит не короткими взмахами, как обычно косят женщины, а широко, полукружьем.

Свечерело. Коровы, слышно, в деревню идут, ревут. Движок затарахтел. Луговины туманом затянуло. А я уже привык к Кате. И она тоже привыкла. Вижу, плечами начала поводить. Холодно. Сиял пиджак, набросил на нее. Засмеялась. И мила же она мне! Глаз не свожу. И слова ласковые нет-нет да выскакивают.

После никому таких не говорил. Ну, и начали мы с этого дня встречаться. Помню, задержались в лесу до сумерек. Стал звать Катю домой. Молчит. Хотел взять под руку — увернулась. «Не пойду, — шепчет, — хочу остаться с тобой».Через меня как ток пропустили. Слова-то какие! И кто шепчет? Прелестная девушка!

На рассвете в колхоз возвратились. Мать уже встала, корову доит. Лег в постель. О Кате думаю. И хорошее приходит на ум и плохое. Хорошее, что она нежная, грамотная — техникум кончила. Плохое, что быстро доверилась.

Браилов замолчал, вздохнул.

Мы уже были недалеко от трамвайной остановки, возле цепного моста через реку. Внизу, с буксира, долговязый рыболов бросал в воду наметку. Когда он вытаскивал наметку обратно и заслонял ею луну, казалось, что луна, пойманная, сверкающая, бьется в сетке.

— А что дальше было?

— Кончился Катин отпуск. Уехала в город. Через полмесяца — я туда же. Поселился у дяди. На завод поступил. Снова стал встречаться с нею, а про себя решил: не женюсь, неверная будет жена… Как-то объявила: беременна. Мне стало не по себе. Начал избегать. Она ловит меня то у дяди, то у заводских ворот. Рассерчал да и выругал, каюсь, слишком грубо. Что оставалось делать? Сама виновата… В общем, отстала… Недавно замуж вышла. Сынишке пятый год доходит. Жаль, не видел. Один общий наш знакомый говорил: рада Катя, что не связала судьбу с моей. Не верю. Врет она. Здорово любила. И до сих пор любит.

Остановились у газетного киоска. Не хотелось смотреть в лицо Браилова, которое выражало и доброту, и искренность, и ум, но почему-то не выражало его жестокосердия.

— Скажите, вы посвящали кого-нибудь из корреспондентов в историю с Катей? — спросил я.

— Кой-кого.

— И кто-нибудь писал, об этом?

— Чепуха. Нет, конечно. Я для них был важен с производственной стороны, а моя подноготная интересовала их постольку-поскольку. И правильно. Зачем ерундой газеты забивать?

По тому, каким тоном Браилов произнес последнюю фразу, я догадался: он удивлен, что встретил корреспондента, который не знает хорошо, о чем нужно писать.

Плавно подкатил голубой трамвай, и я уехал в гостиницу.

На следующий день я снова открыл громоздкую красную дверь, обитую узкими досками, какими обшивают товарные вагоны, снова слушал шум моторов, колючий треск электросварки, звон кранового колокола и смотрел, как работает Браилов. По-прежнему изящно и ловко он управлял станком, но это уже не восхищало меня.

Когда я разыскал Свиридова, он многозначительно спросил, указав глазами на Браилова: