фактов – случаев так называемого семантического расхождения между языками, которое состоит в том, что лексическим единицам и грамматическим формам одних языков, имеющим вполне определенное значение, в других языках соответствуют слова, фразеологизмы и грамматические формы с отличающимся содержанием и нет лексических единиц и грамматических форм, обладающих тем же самым значением, иногда же вообще невозможно говорить о семантическом взаимосоответствии единиц разных языков. Это обусловлено тем, что в разных языках отражаются различные стороны, признаки (свойства, связи, отношения) одних и тех же предметов. А поскольку объединение предметов в классы осуществляется на основе их признаков, разные языки неодинаково классифицируют вещи и явления объективного мира, по-разному делят этот мир на сферы. В одних и тех же предметах могут быть выделены различные части в зависимости от признаков, выступающих в качестве основания расчленения. Поэтому семантическое различие языков связано не только с различным распределением предметов по классам, но и с различным делением целых на части.

Даже в генетически родственных языках наблюдаются подобные различия. Так, русским словам теща и свекровь в немецком языке соответствует лишь одно слово Schwiegermutter, в английском языке – mother-in-law, во французском языке – belle-mère. Количественное несовпадение слов в указанных языках связано с определенным семантическим расхождением, но это расхождение порождено не субъективным произволом языков (внутренней творческой силой языков), как полагают неогумбольдтианцы, а реальным многообразием признаков в самих предметах, благодаря которому одни и те же предметы в самой объективной действительности одновременно входят в большое количество различных классов. И поскольку

«человек не может охватить = отразить = отобразить природы всей, полностью, ее „непосредственной цельности“»[52],

а отражает ее по частям, схватывая то одни, то другие стороны, связи и отношения, реально создаются условия для отражения в одних языках одних признаков вещей и, следовательно, вхождения предметов в одни классы, а в других языках – других признаков вещей и их вхождения в другие классы. В приведенном примере русский язык акцентирует различные признаки тещи и свекрови (тó, что одна является матерью мужа, а другая – матерью жены) и показывает их объективную принадлежность к разным классам, в то время как в немецком, английском и французском языках отражается лишь общий признак тещи и свекрови (тó, что и та и другая является матерью одного из супругов) и их реальная принадлежность к одному более широкому классу.

С. Ульман утверждает, что французские глаголы воспроизводят, как правило, более общие понятия о действиях, чем глаголы в немецком языке, которым свойственны более конкретные значения. Например, фр. aller соединяет в себе значения gehen ʽидтиʼ, reiten ʽехать верхомʼ, fahren ʽехатьʼ; фр. mettre – значения setzen ʽсажатьʼ, stellen ʽставитьʼ, legen ʽкластьʼ, hängen ʽвешатьʼ[53]. Характеристика французских глаголов, предлагаемая С. Ульманом, не вполне точная. Глагол aller не соединяет в себе значения ряда немецких глаголов, так как не выражает специфические особенности действий, обозначаемых этими глаголами, а отражает в своей семантике лишь общий признак, присущий всем этим действиям, – передвижение как таковое, и поэтому может замещать каждый из них, показывая одновременно объединенность самых различных видов передвижения в один общий род. Глаголы немецкого языка отображают специфические свойства отдельных видов перемещения в пространстве и в связи с этим указывают лишь на объединенность действий в более узкие группировки, не касаясь их вхождения в широкий класс передвижений вообще.

Равным образом французский глагол mettre, отражая только общий признак помещения предмета в определенное место, раскрывает факт вхождения любых действий, связанных с таким помещением, в один широкий класс, между тем как соответствующие ему немецкие глаголы со значением ʽсажатьʼ, ʽставитьʼ, ʽкластьʼ, ʽвешатьʼ воспроизводят отличительные признаки различных видов действий, связанных с помещением предмета в какое-либо место, и потому отображают реальную распределенность действий лишь по подклассам внутри одного широкого класса, который не нашел отражения в языке.

Л. Вайсгербер обнаруживает семантические расхождения не только между разными языками, но и между различными историческими ступенями в развитии одного языка. Например, в средневерхненемецкий период слово tier обозначало не класс животных в целом, как в современном немецком языке, а только четвероногих диких зверей, т.е. подкласс внутри этого класса; средневерхненемецкое vogel охватывало в отличие от современного немецкого языка, где оно имеет значение ʽптицаʼ, всех летающих животных (птиц, пчел, бабочек, мух). В то же время в средневерхненемецкий период не было слов со значениями ʽживотное вообщеʼ и ʽптицаʼ[54]. Эти семантические различия между словами двух этапов в развитии одного и того же языка обусловлены наличием в самом животном мире различных группировок, по-разному объединяющих живые организмы на основе их различных признаков. Независимо от человеческого языка и сознания существует в объективной действительности широкий класс животных, обладающих единым общим признаком, отличающим их в пределах органического мира от растений. Внутри этого класса реально выделяется подкласс четвероногих диких зверей, противостоящий другой части класса, куда входят животные, не являющиеся дикими или четвероногими. Вполне реален класс летающих существ, и вполне реально существование в пределах этого класса подкласса птиц, обладающих наряду с общими признаками летающих существ специфическими признаками птиц.

Л. Вайсгербер рассматривает случаи, которые, по его убеждению, свидетельствуют о произвольности классификаций вещей, осуществляемых с помощью языковых единиц. Ярким примером таких случаев, с его точки зрения, может служить немецкое слово Unkraut ʽсорнякʼ, ʽсорная траваʼ. В разряд сорняков люди включают лютик, осот и многие другие растения. Между тем в самих этих растениях якобы нет никаких свойств, которые позволили бы объединить их в одну группу. Следовательно, констатирует Л. Вайсгербер, Unkraut не существует в природе, а имеет место только в суждении человека[55]. Л. Вайсгербер явно смешивает две вещи: субъективное существование в сознании человека (и, следовательно, в языке) и связанность с человеком, с человеческим обществом, с практической деятельностью человека и его практическими интересами. В сорняках самих по себе, разумеется, нет внутреннего свойства, которое вне всяких связей и отношений делало бы их сорняками, но некоторые их свойства по отношению к сельскохозяйственной практике человека являются не только бесполезными, но даже вредными. И указанные свойства, и сельскохозяйственная практика людей, и отношение свойств растений к сельскохозяйственной практике – все это существует объективно, а не «только в суждении человека».

Субъективное причисление предметов к тому или иному классу ничего не изменяет в самих предметах и поэтому не может быть средством упорядочения предметов и организации мира. Оно может порождать лишь ложную картину мира, являющуюся плодом заблуждения или пустого вымысла.

Эту мысль образно выразил Ф. Энгельс:

«От того, что сапожную щетку мы зачислим в единую категорию