Шрифт:
Закладка:
Основные положения этого учения сводятся к следующему:
а) язык определяет мышление человека и процесс познания в целом, а через него – культуру и общественное поведение людей, мировоззрение и целостную картину мира, возникающую в сознании;
б) люди, говорящие на разных языках, познают мир по-разному, создают различные картины мира, а потому являются носителями различной культуры и различного общественного поведения;
в) язык не только обусловливает, но и ограничивает познавательные возможности человека;
г) от различия языков зависит не только разница в содержании мышления, но и различие в логике мышления.
Вслед за В. Гумбольдтом, Л. Вайсгербер признает, что язык в любом его состоянии образует целостное мировоззрение, выражая все представления нации о мире, являющиеся результатом преобразования мира с помощью языка. Множество языков означает не равное ему количество различных наименований одной и той же вещи, а различные воззрения на нее. Различие языков – это не только различие внешнего звучания и чувственно воспринимаемых знаков, но и различие самого мировоззрения[12]. Из предпосылок реального мира и человеческого духа язык образует мыслительный промежуточный мир, который, являясь, таким образом, результатом сознательного человеческого действия, воспринимается как единственная картина мира, доступная говорящим на данном языке. Л. Вайсгербер пишет:
«Здесь мы имеем дело с тем „преобразованием“ реального мира „в собственность духа“, в котором со времен Гумбольдта видят единственное основание для существования языка и результаты которого получают выражение в мировоззрении конкретного языка. Проникновение в мировоззрение языка есть предпосылка плодотворной работы для всех видов языкового исследования. Исходя из этого принципа, можно установить и дальнейшие задачи динамического исследования языка: рассмотрение его как культурнообразующей силы, поскольку именно язык представляет обязательное условие человеческого культурного творчества и принимает участие в формировании его результатов. Этот же принцип обусловливает понимание языка как историкообразующей силы, поскольку он… охватывает собою и духовно стимулирует постоянного носителя исторической жизни – народ»[13].
Подчеркивая, что любой мыслительный процесс включается в языковую деятельность, Г. Хольц в то же время утверждает, что сфера языка устанавливает для мышления определенные горизонты, определяя пределы для движения мысли[14]. Признавая объективное существование мира как совокупности разрозненных вещей, его предшествование сознанию, Г. Хольц не видит в самом мире внутреннего единства и считает, что только благодаря дейктической функции языка возникает взаимосвязь и упорядоченность вещей (пространственная, временная и т.д.); что лишь язык конструирует мир как связное и значимое целое. В результате отношение индивидов к вещам становится единообразным, возникает общий мир говорящих на данном языке и одновременно порождается сама общность людей. Г. Хольц ссылается на Канта, выводящего такую упорядочивающую функцию сознания из заключенного в самом субъекте чувства различения, которое позволяет произвести разделение сфер мира, осуществить ориентировку в пространстве, а из нее вывести и ориентировку во времени. Конструируя мир как единое целое, язык этим же действием определяет границы его постижения[15]. Г. Хольц допускает, что тот или иной язык может быть достаточно подвижен, чтобы развить новые позиции и выработать иной, несколько видоизмененный взгляд на мир, но при этом основная схема, определяющая возможности формы миропонимания, остается константной[16]. Таким образом, идеалистическое учение об обусловленности картины мира определенным языком с неизбежностью ведет к «лингвистическому» агностицизму – к признанию ограничения познавательных возможностей человека свойствами того языка, с помощью которого он творит картину мира. Равным образом функцию упорядочения по отношению к хаосу явлений объективной действительности, способность создавать стройную, для каждого языка иную, картину мира, а значит, и ограничивать познание человека приписывает языку и Б. Уорф:
«Было установлено, что основа языковой системы любого языка (иными словами, грамматика) не есть просто инструмент для воспроизведения мыслей. Напротив, грамматика сама формирует мысль, является программой и руководством мыслительной деятельности индивидуума, средством анализа его впечатлений и их синтеза. Формирование мыслей – это не независимый процесс, строго рациональный в старом смысле этого слова, но часть грамматики того или иного языка и различается у разных народов в одних случаях незначительно, в других – весьма существенно, так же, как грамматический строй соответствующих языков. Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном – языковой системой, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе в основном потому, что мы – участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию. Это соглашение имеет силу для определенного речевого коллектива и закреплено в системе моделей нашего языка»[17].
Положение о зависимости картины мира от конкретной языковой системы Б. Уорф провозглашает как принцип лингвистической относительности, выражающий в наиболее сжатой форме существо неогумбольдтианской теории языка,
«который гласит, что сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или по крайней мере при соотносительности языковых систем»[18].
Умеренные представители рассматриваемого направления воздерживаются от столь решительных заключений относительно определяющей роли языка по отношению к мышлению и культуре в целом. Так, Д. Хаймс говорит лишь о возможных точках зрения на связь между языком и другими элементами культуры; согласно первой точке зрения, язык является ведущим, определяющим по отношению к другим элементам культуры; согласно второй, – другие элементы культуры играют такую роль по отношению к языку; согласно третьей точке зрения, язык и другие элементы взаимно детерминируют друг друга, согласно четвертой, – и язык, и другие элементы культуры в равной степени детерминируются некоторым третьим фактором (народным духом, национальным характером и т.д.)[19]. Д. Хаймс считает допустимым говорить о двух типах лингвистической относительности, но эти типы определяются, по его утверждению, не реальной направленностью зависимости, а направленностью вывода о фактах языка и культуры: первый тип характеризуется тем, что на основании языковых данных делается вывод относительно других аспектов культуры, второй – тем, что вывод осуществляется в обратном направлении – от этнографических данных к фактам языка[20]. Как полагает Д. Хаймс, с уверенностью можно говорить лишь о наличии параллелизма в свойствах языка и в свойствах других элементов культуры, определенной корреляции языковых моделей и моделей других частей культуры, что, естественно, является продуктом совместного исторического развития. В силу такой корреляции речевая манера в известной мере свидетельствует
