Шрифт:
Закладка:
Спрашивает, где работаю, чем занимаюсь, в чем проблема. Пытаюсь объяснить, что в последний год работать все труднее, дела, которые приходится выполнять, вызывают тревогу, я живу в страхе совершить ошибку и чувствую себя неадекватной. Он останавливает меня взмахом руки – даже это, похоже, его не очень интересует.
Потом он хочет узнать, бывают ли у меня навязчивые мысли. Прошу объяснить, что он имеет в виду, отвечаю отрицательно, не думаю, что они у меня бывают. Мои мысли темны, полны беспокойства и тоски, но я не определила бы их как навязчивые.
Трудно говорить, такое чувство, будто дыхание останавливается на полпути и никогда не хватает воздуха. Белизна стен впечатляет. Врач носит полосатую рубашку. Белый кажется слишком белым, даже фосфоресцирующим. Хочу закрыть глаза или хотя бы прикрыть. И цвета, и свет – все неправильное.
Психиатр приходит к выводу, что мне нужно принимать лекарства – антидепрессанты. Я не понимаю, у меня вроде нет депрессии. Я волнуюсь, злюсь, мучаюсь постоянным чувством боли, но не чувствую депрессии. Точнее, мне кажется, что состояние депрессии – это следствие, но не причина. К тому же, у меня есть много дел, которые мне нравятся и интересны, но вместе с тем изматывает тревога, бороться с которой я не могу.
– Вы хотите сказать, что у меня депрессия? – спрашиваю. Он делает жест рукой, как бы говоря: «Ну, немного». Потом объясняет, что у меня нет «серьезной депрессии», но нужно лечиться и принимать эти лекарства.
– Не обращайте внимания на то, что написано. Их называют антидепрессантами, но они подходят и при проблемах с тревожностью вроде вашей.
После приема я чувствую себя сломанным роботом. Будто бы дело не в моем здоровье, благополучии или счастье. А в том, что я взрослый и работоспособный член общества, который перестал функционировать. Сломанная шестеренка. Нужно привести себя в порядок, чтобы поскорее вернуться и занять свое место в обществе.
Если вы здоровы, то делаете, что должны: заботитесь о себе, своей семье, работе. Если вы перестали питаться и говорите, что нужен длительный отпуск – значит перестали функционировать и нуждаетесь в починке.Но я не хочу, чтобы меня чинили. Я думаю, что вся эта тревожность уйдет, как только получится исправить пару вещей в своей жизни, которые идут не так, как хотелось бы. Моя жизнь, а не мозг, нуждается в лечении.
Хотелось бы сказать это врачу, но понятно объясниться не получается – меня продолжают беспокоить свет и белые полоски на его рубашке.
Фыркаю, потом нервно смеюсь и выдаю:
– Я не уверена, что действительно больна. Пойди я завтра же в отпуск, мне бы скоро стало лучше. Мне просто нужно остановиться и подумать о своей жизни.
Он качает головой:
– Если вы начнете принимать эти лекарства, то вскоре почувствуете себя лучше, мысли тоже поменяются. Вы увидите вещи под другим углом, вернется аппетит и желание ходить на работу.
Такая установка звучит лучше, и я убеждаю себя, что он, наверное, прав. Приму таблетки – и все пройдет. Тошнота, тревожность, тоска, дрожь в ногах, головокружение, страх. Я снова почувствую голод, поем, стану сильнее, даже захочется работать – мир снова мне улыбнется. Это специалист, и он видел десятки таких, как я, поэтому, если он говорит, что решение проблемы в лекарствах, то у него есть на это свои причины. Кто я такая, чтобы подвергать его сомнению? В конце концов я занимаюсь психотерапией два года, а дела становятся только хуже. Почему я должна бороться с таблетками? Почему бы не попробовать? Потом, когда станет лучше, подумаю над тем, как исправить в своей жизни то, что идет не так.
Я почти убеждаю себя, что принимать антидепрессанты – правильно, но тут врач сообщает небольшую деталь: сначала от лекарств станет еще хуже – возникнет больше беспокойства и возбужденности.Пройдет две, три, ну, может, четыре недели перед тем, как я войду в рабочий режим. А пока надо принимать Ксанакс, чтобы нейтрализовать первоначальный эффект.
Мне любопытно, как лекарство от тревожности вызывает еще большую тревогу. Что это значит? К тому же это вопрос не дней, а недель. Успею ли я? Ведь ощущение, будто я уже нахожусь на краю пропасти. Как мне преодолеть первоначальное ухудшение? Эта перспектива ужасает, но врач утверждает, что альтернативы нет.
Что ж, говорю себе, проходить ли через дантовский ад, чтобы увидеть свет в конце тоннеля? Терпение, я это сделаю. Даже если у меня будут приступы паники каждый день, я уверена, что как-нибудь справлюсь.
Психиатр пишет моему врачу записку с названием лекарства, которое я должна принимать. Называется сертралин, торговое название: «Золофт». В записке говорится о сильных панических атаках и очевидных трудностях в повседневной жизни. Черт возьми, это мерзко читать черным по белому, но не могу сказать, что это ложь. Там же написано, что мне нужно взять больничный на три недели, а потом предстоит оценить ситуацию. Тогда решено – сделаю. Благодарю врача и прощаюсь. Ожидаю, что он назначит еще встречу или что-то в этом духе, но он просто прощается со словами:
– Если что-нибудь понадобится – звони.
Проклятье! Он оставляет меня одну вместе со своим сертралином, загадочной штукой, которая должна заставить меня чувствовать себя сначала ужасно, а потом прекрасно. Может, это хороший признак, и я не так уж больна, во второй встрече нет необходимости. Я просто приму лекарство, и все будет хорошо.
Все будет хорошо?
Моя дружба с леди Сертралиной, которая замужем за Золофтом, длится очень недолго – даже не было времени узнать друг друга. После пяти дней лечения, в один вечер, когда я ужинала со своим мужем, почувствовала, что теряю сознание. В этот раз это было не обычное качание, которое через какое-то время сходит на нет. Все вокруг померкло, мир исчез, и я поняла, что дальше будет только хуже. Успела положить ложку на тарелку и предупредить мужа, что сейчас потеряю сознание. Потом все темнеет, и я проваливаюсь в небытие.
На полу моей кухни лежать не очень удобно, особенно зимой. Едва прихожу в себя, первое, что осознаю, – это холод – мне никогда в жизни не было так холодно. Мои ноги приподняты, лежат на стуле. Делаю вывод, что это муж положил меня так, пока я была без сознания. Пол твердый, и у
