— Доброе, доброе, — бросает он на ходу. — Спал бы ещё, твои всё одно на базаре. Будешь потом в телеге носом клевать. Чи ты в туалет?

— Не, — говорю, — нельзя мне сейчас спать. Мамка едет…

А тот уже приоткрыл дверцу сарая, сам в сторону отскочил, а стая — сплошным потоком! По грязи, по спинам соседей, но уже молча. Лишь изредка возмущённое: «ка?»

Лыска уже завтракает. На шее широкая торба с овсом, над нею глазищи в кровавых прожилках да рыжая чёлка.

За калиткой, которая ведёт в огород, перебирает ветвями старая вишня, на которой живёт та самая мама сверчиха, что поёт нам по вечерам. За листьями, мокрыми от росы, не видать даже ствола, не то, что её домика. Дорожка вдоль окон тоже сырая, вся в шариках пыли. Наверное, ночью шёл небольшой дождик. То-то небо такое умытое! Рассветный воздух гулок, прозрачен.

Баба Паша колдует у летней печки. На скрип калитки спросила не оборачиваясь:

— Тебе яичницу с салом?

Думала наверно, что муж. Кто ещё может подняться в такую рань, кроме Ивана Прокопьевича? Услышав моё «да», вздрогнула:

— Ой, господи, Сашка! А я тебе всмятку хотела варить!

Даже забыла сказать: «Твои ещё на базаре».

Ну да, входная дверь на замке. За нею исходят мявом Мурка и Зайчик. Туда и сюда они обычно шастают через форточку, а ставни ещё закрыты. Ключ, как обычно, под тазиком…

— Тебе точно яичницу с салом?

Вот бабушка Паша! Аж сердце захолонуло!

Завтракаем в маленькой комнате. Двор у Степановых такой же как наш, а стол на улице не поставишь. Всё плотно забито сараями, сарайчиками и сраюшками. Ещё и телега под окнами. Ну, лошадь в хозяйстве. Одной конюшней не обойтись.

Дед Иван ест, как работает: раз, два и в дамках. Для Прасковьи Акимовны вилок не существует. Чтобы ложка с яичницей меньше тряслась, она поддерживает её куском хлеба. А я душеньку отвёл!

Кубики сала обжарены до золотистой корочки.Надавишь зубами, а сок из них так и брызжет! Смёл свою порцию. Разводы желтка и жира вычистил хлебным мякишем.

— Гля! — удивилась хозяйка. — А Ленка давеча говорила, что ты сало не ешь?

Было такое дело. Бродили мы как-то с Витькой Григорьевым по грузовой площадке, охотились на воробьёв. Рабочие нас не гоняли: местные пацаны, не мешают и ладно. Подогнали тентованный ЗИС, начали открывать вагон-рефрижератор. А там полутуши, одна к одной, висят на крюках: мясо, кости, жир с пятнами крови. И запах умершей плоти, насыщенный, застарелый. Витьку ничего, а меня тогда чуть не вырвало.

Не стал я, короче, мусолить эту историю за общим столом. Вот надо оно людям? Поэтому проявил военно-морскую смекалку и тоненько так, подогнал недвусмысленный комплимент:

— Спасибо, бабушка Паша! У вас всё очень вкусно. Особенно сало.

— Ну, слава богу! Хоть кто-то, да похвалил, — со вздохом, сказала она и полезла в буфет за конфетами.

А дед Иван уронил дратву, которой чинил старые вожжи.

Мои старики вернулись в начале восьмого. К этому времени я сделал всё то, что они не успели с утра. Обслужил ненасытных кур, обеспечил наш дом водой, открыл в комнатах форточки. Заодно починил радио. Подтянул скрутки на изоляторах, и оно заработало. Только «Дорогу в космос» перечитать не успел, хоть ближе к концу пролистывал целыми главами. В тексте о старшей сестре — лёгким пунктиром, вскользь. Оно и понятно, не сам же Гагарин эту книгу писал, процеживал факты через сито цензуры и плотно сажал на идеологическую основу, где красной нитью — патриотизм.

Да, жило когда-то в нас такое объединяющее начало. То самое,

«последнее прибежище» и т.п. Суть его проста и понятна любому совку. Это стремление стать лучше в работе, учёбе, спорте. Не для себя — для товарищей, рядом с которыми совок работает, учится и живёт в коллективе. Не приходит — уходит, не отбывает номер, а именно живёт. И мы были полными негодяями: топили за свой класс, свою школу, свой город, свою страну. Наверное, это чувство бросало хоккеиста под шайбу, солдата на вражеский дзот, а Юрия Гагарина в космос. Было когда-то такое понятие — коллективизм и слово «товарищ», до которого не все доросли.

— Да что ж это за наказание! — всплеснула руками Елена Акимовна. — Сколько можно тебе говорить: не жуй, когда книжку читаешь, весь ум проешь!

У людей старшего поколения было много смешных табу: не ставить на огонь чайник с кипячёной водой, не сажать гостя на угол стола, не спать на закате солнца. Теперь вот, ещё это!

— Бабушка, — возмутился я, выплюнув леденец, — как можно проесть ум⁈ Кто тебе такое сказал?

— Учитель сказал! — отрапортовала она с таким выражением на лице, как будто скрутила мне дулю. — Я ведь тоже когда-то в школу ходила.

Ни фига себе! Такую ерунду помнит, а читать и писать так и не научилась!

Наверное, эти мысли отпечатались на моём лбу. Чтоб добиться моей безоговорочной капитуляции, бабушка прочла наизусть:

«Дедушка, голубчик, сделай мне свисток».

«Дедушка, найди мне беленький грибок».

«Ты хотел мне нынче сказку рассказать».

«Посулил ты белку, дедушка, поймать».

— Ладно, ладно, детки, дайте только срок,

Будет вам и белка, будет и свисток!

Последнюю строчку я слышал тысячи раз. Думал всегда что это народная поговорка, а оказалось — стишок из дореволюционной школьной программы. И так меня это удивило, что попросил:

— Бабушка, я не запомнил. Ещё разок прочитай!

— Некогда, — сказала она. — К поезду опоздаем. Дед Иван уже бричку выводит. И нам пора собираться. Сходи, шею помой, а я тебе костюм да рубашку поглажу.

— Жарко в костюме! — заранее запротестовал я.

— Не сахарный, не растаешь! — отрезала бабушка. — На люди едешь. Будешь там, как той чуня…

Что это