А на обратном пути можно к Ивану Кирилловичу заглянуть. Спасибо сказать за будущую науку. Кабинет-то помню. Вот железный был человек! В восемьдесят четыре статьи без очков правил. Водку потреблял только влёт и ни в одном глазу. Думал, сносу ему не будет, никакая хвороба не сковырнёт. Только глянул господь, и ударил судьбой наотмашь. Сначала жена умерла. Потом, по пути в Краснодар погибли в аварии оба его сына. Они и машина в лепёшку. А зачем тогда жить? И смело моего редактора как осенний листок, освободилось кресло…

После душа с головой окунаюсь в свежесть вечерней прохлады. Капля воды, стекая по позвоночнику, вгоняет всё тело в лёгкую дрожь, и оно покрывается знобкой гусиной кожей. Расправив на плечах влажное полотенце, сажусь ближе к печке на корточки. Жар опекает щёки.

— Завтра ж суббота? Лыску можете взять, а бричку у Николая позычить. Ободья у нас железные…

— Она же учительница!

— Было б предложено, — бабушка Паша встаёт со скамеечки, идёт в свою половину, на ходу распуская пряди короткой косы.

— И мои трусы захвати! — командует дед Иван, орудуя деревянной мешалкой над закопченным ведром.

Он всегда говорит только по существу.

Раскалённый чугун играет багрянцем и каплями влаги. Стекая с эмалированной крышки, они резко подпрыгивают и превращаются в пар, даже не успевая, как следует, зашипеть.

Нет, это было бы здорово не трястись в раскалённом автобусе, сунув нос в чью-то потную спину, а встретить мамку на гужевом транспорте. Пусть и она вспомнит своё детство. Впрочем, если дело в рубле…

— Возьмите Лыску, — советует дед Иван, — ктОзна, сколько там багажа? (А вот об этом никто кроме него не подумал.) Если нужны деньги, я дам.

— До пенсии хватит, — отнекивается бабушка…

Газету с письмом, которое я планировал принять в качестве образца, нашлась в сарае на полке. В неё была завёрнута кисточка. Нужная страница местами испачкана, но текст читался вполне.

'Дорогая редакция!

Пишет Вам письмо Пугачёва Валентина Васильевна. Я сейчас нахожусь в г. Махачкале, а раньше жила в станице Ярославской. Мне хотелось бы написать хорошее о хирургах Мамиеве Борисе Константиновиче и Хасане Гавриловиче (фамилию не помню).

Я лежала в хирургическом отделении Ярославской больницы. Меня удивила забота, внимание, чуткость хирургов к нам, лежащим в их отделении. Я видела, как они трудятся. Как знания, время своё отдают больным, чтобы мы быстрей выздоравливали. У них нет определённых часов работы, нет выходных дней. Их можно видеть в палате рано утром и поздним вечером. Если есть тяжело больные, они остаются в ночь.

Бывало, мы ещё спим, а Борис Константинович тихо войдёт в палату, поглядит на своих больных, все ли чувствуют себя хорошо, и только тогда проходит в свой кабинет.

Сейчас вся наша страна готовится к празднованию 50-летия Великого Октября. В этот день чествуют лучших людей. И мне очень хочется, чтобы в числе многих, были упомянуты имена скромных тружеников хирургии Ярославской больницы.

Борис Константинович и Хасан Гаврилович делают великое дело. Они возвращают здоровье людям.

С уважением к Вам, Пугачёва В. В. г. Махачкала, ул. Гагарина 106, кв. 38′.

Нет, в качестве образца это письмо не годилось. Только я ни капельки не жалел, что нашёл его, а тем более, прочитал. Если вдуматься, что за причина подвигла обычную тётку на выступление в прессе, причем, в другом регионе? Личная выгода, самопиар? А может быть, в правду лечили так, что хотелось сказать спасибо? Это ж убиться веником! В сраной станичной больнице работали два хирурга!

В этот день меня слишком рано отправили спать. В другой половине нашего дома не принято по ночам жечь электричество. Ложатся и встают вместе с солнцем. Не сказал бы, что дедушка Ваня такой уж кугут. Просто лошадь в хозяйстве. Она задаёт иной распорядок дня. Вроде всё как у нас, только в зеркальной проекции. Конфигурация комнат, метраж — до сантиметра. И мебель один к одному, и расстановка. А вот, запах другой, фотографии на стене другие. Нет у нас и часов «кукушка».

Я долго ворочался. Сначала обдумывал текст письма, которое напишу сестре первого космонавта. Потом вспоминал поезд «Адлер — Владивосток», на котором ехали мы втроём: мамка, Серёга и я. Бесчисленные тоннели, долгий берег Байкала, мост через речку Амур, сахар из синих пакетиков, который, как ни размешивай, не хотел растворяться в горячем чае. Ещё — глухонемую девчонку, настолько красивую, что таких не бывает. На остановке в Чите, её отец ходил по вагонам и продавал самодельные поздравительные открытки с портретами дочери. Цветных фотографий делать ещё не умели. А вот, глухонемые уже тогда владели каким-то секретом. Цветы на пышной виньетке, губы девчонки и маленькое сердечко в её руках, были окрашены в розовый цвет. Я попросил мамку купить такую открытку. Думал, что сказочная принцесса хоть взглядом меня одарит. Только куда там! Даже не посмотрела, ушла вслед за отцом в другое купе.

Кукушка давно спала. Маятник на часах отбивал секунды. Ночь впереди, да ещё полдня, не считая прожитой жизни. Как долго тебя ждать, поезд с востока!

Глава 2

Проводник в прошлое

Я проснулся, когда первая полоска рассвета просочилась сквозь щели в ставнях. Окна на половине деда Ивана с утренней стороны. Во дворе фыркает лошадь. Утки в закрытом сарае подняли гвалт. С такою худобой и будильник не нужен. Первой кричит самая борзая: «Ка-ка-ка!» За ней уже вся стая дружно скандирует ту же речёвку.

И так, пока не откроют. Что интересно, орут исключительно самки. У селезней голос сиплый, пропитый. Их не слышно, а эти поднимут и мёртвого. Сладить с такой бедой можно единственным способом: всё поголовье пустить под топор. Точечные меры не эффективны. Вычислишь «главного оппозиционера», снесёшь горластую голову, а утром, чуть свет, такое же «ка-ка-ка», только с другим солистом.

— Штоб вы повыздыхали! — в сердцах говорит дед Иван, бросает в телегу упряжь, идёт открывать.

— Доброе утро!