Шрифт:
Закладка:
Все-таки, что происходит на этом свете? Хм… вот эта черная машина, следующая за автобусом, мне кажется подозрительной. Не на нас ли она «заточена»? Лучше, конечно, быть параноиком, чем трупом, поэтому первое желание — показать гранату — я подавляю. Мало ли как отреагируют, а Дадли пока еще жалко. Нам сейчас надо на вокзал, оттуда к гоблинам, хотя бы денег выгрести, а там… Там буду думать.
Глава пятая
Так, как там было в книге? Сыпануть этого зеленого порошка в камин, сказать адрес и шагнуть. Так? Так. В последний момент вспоминаю о мантиях и достаю плащи из сумки. На улице градусов тридцать, а мы с Дадли, как два придурка, — в плащах. И никому нет дела! Не косятся, а просто идут по своим делам! Охренеть!
— Гринготтс! — говорю я и, утащив Дадли за собой, делаю шаг.
Действительно, ощущение протаскивания через канализацию. Так и хочется в боковое отделение гранату запулить. Злая я какая-то, агрессивная, что неудивительно. Вывалившись в каком-то большом зале, обнаруживаю: во-первых, плащ за мантию вполне так, во-вторых, маги ни… фига не любопытные, а, в-третьих, гоблины распознают британский лесной камуфляж.
Будь я в хорошем настроении, начала бы разговор иначе, но сейчас я очень злая. Просто запредельно, поэтому хочу кого-нибудь убить. Очень больно и насмерть. Поэтому подхожу к стойке, таща за собой Дадли. Гоблин — а кем еще может быть это зеленое уежище? — так вот, гоблин меня старательно игнорирует, потому я достаю гранату.
— Скажите, вам знаком этот артефакт? — интересуюсь я, не здороваясь и показывая средний палец, которым удобно подцепила кольцо гранаты.
Уежище стремительно сереет. Смотреть на это приятно, потому что я примерно так же этот процесс и описывала. Так вот, гоблин меняет цвет кожи, что означает — первичный контакт установлен. Сейчас я тебя добью, помесь дебила с крокодилом.
— Знаете, умирать совсем не страшно, — с доброй улыбкой сообщаю я серому сотруднику банка. — Только дядя Смерть очень ругается, потому что я Избранная.
— Следуйте за мной, — каким-то обреченным голосом предлагает гоблин, поворачиваясь ко мне спиной.
Ну а мне что? Мне не трудно. Попросили следовать — проследуем. Дадли по-прежнему сохраняет молчание, поэтому я и не удивляюсь. Мы проходим по каким-то коридорам, откуда смотрят удивленные уежища и заходим в небольшую комнату. Она меня устраивает: если что, тут будет фарш, и обратно меня вселить никакой Смерть не сможет. Мне подходит!
— Голема можете поставить в угол, — произносит гоблин, указывая мне на кресло: — Присаживайтесь.
— Какого голема? — не понимаю я, но уежище показывает пальцем на Дадли, и у меня в голове складывается картинка. — Можно его выключить? — тихо спрашиваю я.
Гоблин делает простой жест, как будто что-то сдирает, а Дадли просто замирает на месте безо всякого движения и даже, кажется, не дышит. Я же борюсь с истерикой, но, тем не менее характеризую ситуацию. Кратко. Нецензурно. По-русски. И тут уежище резко оскаливается так, что я чуть ли кольцо не дергаю.
— Что же вы сразу не сказали! — радостно восклицает он. — С пароля надо начинать! С пароля! Подождите меня, я сейчас!
Он куда-то быстро убегает, а я пытаюсь сообразить, почему «полный крах всех надежд из шести букв, вторая и» вдруг стал паролем. И к чему паролем? Тут моя мысль перескакивает на Дадли. Если это голем, то все странности объясняются. Не объясняется только, что он тогда делал в такой позе и виде. Кроме того, судя по всему, он штучная работа, а какой в этом смысл? И где настоящие Дурсли? Много вопросов?
Но самое главное — я одна. Я опять совсем одна, еще и больно сидя так, что я просто начинаю хныкать. Не могу себя сдержать уже — хнычет само тело. Я держу слезы изо всех сил, но этих самых сил почти не остается. Хочется просто дернуть кольцо и оказаться на той поляне. И будь что будет. Наваливается все вдруг, как бетонной плитой придавливает. Руки немеют, в ушах звенят колокольчики, все вокруг стремительно темнеет, но я борюсь с обмороком, борюсь…
— Кривоух! — слышу я. — Она же почти без сознания, бери ее и за мной!
Странно то, что это сказано по-русски, но подумать я не успеваю — боль усиливается скачком, и дальше я просто плыву в ней, не понимая, где нахожусь. Я плыву в бесконечной боли, не в силах ничего с ней сделать. Она горячая и холодная, жгучая и леденящая, рубящая и перемалывающая какая-то… Она… вдруг отступает.
Я осознаю себя лежащей голой на животе, но не могу понять, что происходит. Вроде бы на кровати лежу, вижу только зелень перед глазами, слышу переговаривающиеся голоса и пытаюсь прийти в себя, но пока не могу, зато неожиданно реагирует тело, содрогаясь в рыданиях. Вот и долгожданная истерика.
— Девочку почти замучили, — замечает женский голос. — Крюкохват, я хочу знать, кто это сделал!
— Постараемся выяснить, Нежноглаза, — отвечает ей другой голос. — Надо же, палаческий арсенал, с заклятиями усиления боли… Как только ходила?
— Сила воли у нее стальная, — отвечает женщина, а моих волос ласково касается чья-то рука.
И вот тут меня срывает по-настоящему. Я не просто плачу, я реву, как маленькая, срываясь в вой, я выплакиваю все мое детство и юность, да и непонимание того, что происходит, а меня гладят. Гладят! Да я за это на что угодно согласна! Даже если решат меня съесть, пусть только еще погладят хоть немного…
— Крюкохват, я ее забираю, — произносит Нежноглаза. — Ребенка не гладили и не обнимали никогда, ты только посмотри, как она реагирует!
— Она людская Избранная, Нежноглаза, — осторожно произносит мужской голос.
— Она ребенок! — отрезает женщина. — Вот мы успокоимся, полечимся, а там все и выяснится, и что нам надо, и что делать, да?
— Да… — хриплю я, потерявшись в ее тепле и ласке.
Я такого никогда не испытывала. Эта женщина, кем бы она ни была, исполнила самую заветную мечту моего детства — она меня погладила. Нежно-нежно, очень ласково она гладит меня, нашептывая что-то доброе, чего я даже понять сейчас не могу. Я будто плыву, затопленная ее теплом. Неведомые мне прежде чувства и ощущения затопляют меня, а еще она что-то делает, отчего становится совсем не больно. Она меня лечит? Но почему?
— Почему? — мне очень важен ответ на этот вопрос.
— Потому что ты ребенок, малышка, — отвечает мне, я уверена, самая лучшая женщина на свете. — Ты ребенок, которому очень нужно, чтобы его любили. Чтобы гладили, обнимали и рассказывали, какое ты чудо, понимаешь?
Я понимаю… Не знаю, что произошло и почему со мной так, но теперь я согласна на что угодно, даже если меня используют для чего-то, ведь этих слов я ждала очень давно. Они… Они и есть мечта маленькой девочки, которой когда-то была Милена…
* * *
Я оказываюсь в небольшой комнате без окон. Лежу в какой-то емкости, наполненной, судя по ощущениям, гелем, который меня, если верить Нежноглазе, лечит. Мне нужно выяснить, что произошло, потому что концы с концами у меня не сходятся совсем. Объяснений произошедшему просто нет.
— Что с тобой случилось… — гоблинская женщина обладает мягкими чертами лица, да и мне все равно, как она выглядит! — Над тобой работал опытный палач.
— Чем меня избили? — интересуюсь я, помня, что сказал Смерть.
— Тебя сначала били прутьями, затем работали магией, закрепляя боль, — объясняет мне Нежноглаза. — Вот кто это сделал…
— Смерть сказал, что опекуны, — рассказываю я. — Вопрос в том, кто мой опекун?
— То есть ты была на той стороне и вернулась… — окинув меня нечитаемым взглядом, произносит гоблинша.
— Чтоб меня спрашивали, — вздыхаю я. — Но мне интересно, куда делись Дурсли, кто меня мучил и что вообще происходит.
— Сначала тебя надо вылечить, дитя, затем будем выяснять, — отвечает мне Нежноглаза.
— Это хороший план, — киваю я.
Вопрос еще в том, который из опекунов меня мучил — людской или магический? Но учитывая, что это был маг… Ничего это не значит, на самом деле. У кого могло так сбить башню, чтобы запытать до смерти ребенка? У Пожирателя какого-нибудь? Дамблдору я еще, по идее, нужна, убивать он меня не планирует, судя по канону. А тут?
