Глава третья

Как учили, сначала не двигаюсь, стараясь локализовать боль, открыть глаза и оглядеться. Комната, в которой я нахожусь, навскидку напоминает тюремную камеру: койка без белья, серые стены, решетка на окне, параша типа «ведро» в углу комнаты. Не поняла — это что, Избранная наша в тюрьме оказалась? А мотив?

Боль локализуется сзади. С трудом двигая руку, определяю влагу… То есть, скорее всего, кровь, потому что моча у девочки распределяется иначе. К маме она отправилась, судя по всему, от шока, причем не эмоционального, поэтому моя способность к прямохождению под вопросом. А так как, насколько я помню канон, ситуация здесь близка к… хм… Гетто напоминает, да. Впрочем, вопрос не об этом. Кто мне скажет: не в свой ли фанфик я попала? Если таки да, то это таки жопа и проще застрелиться…

Если Грейнджер окажется парнем, значит, фанфик, скорее всего, мой и мне угрожает миллион приключений, а это, в свою очередь, говорит о том, что на ноги вставать нужно, ибо инвалиду тут грозит от магов что-то похуже газенвагена, учитывая шоковый характер повреждений. Тут мне, кстати, вспоминается тот сон, в котором заговорам учили. Не то чтобы я верила в такое вот, но заговор напевный, рифмованный, позволяет регулировать дыхание, поэтому я начинаю повторять за бабкой из сна — на остановку крови, на снятие боли… Бабка, помнится, о раненых воинах говорила… Я не воин, но вполне так себе ранена, поэтому можно, наверное.

Вот тут приходит черед удивляться — боль отступает. Или это у меня самовнушение так интересно работает, или заговор помогает, но теперь я могу пошевелиться без того, чтобы уплыть в обморок. Медленно поднимаюсь на дрожащие ноги. Камера плывет и качается перед глазами, как во время пьянки, но эту песню я знаю, потому просто двигаюсь к ближайшей стене.

Ноги, кстати, иссечены чем-то, на ремень совсем непохожим. Проводами, что ли, избили? Интересный подход. На полу валяется тряпка какая-то, одежды никакой не видно а я, ожидаемо голая, что наводит на совсем другие мысли, поэтому сильно дрожащими руками я проверяю интактность половых органов. В случае насилия нужен врач, потому что разрывы дома не лечатся. Но если за домом наблюдают, то полиция в лучшем случае не приедет, да и «скорая» местная тоже, а добавка меня отправит к дяде Смерти без вариантов. Нужно ли мне это? Пока нет.

Фух… навскидку не насиловали. По крайней мере, в это место. Учитывая комнату и отсутствие даже следов оволосения, мне лет двенадцать, потому как в тринадцать уже хоть что-то должно быть, насколько я помню. Ладно…. Трусы мои где? Или не положено мисс Поттер трусов в этой тюрьме?

Опираясь на стену, шепчу заговор, понимая, что говорить не могу — горло сорвано, что вполне логично, учитывая, что девочка уже всё. То есть вот такой вот травматический шок и смерть. А мне теперь пытаться в этом теле двигаться и убивать. Терять мне нечего, в этом мире ничего не держит, я в Британии, то есть — не жалко. Убивать меня ребята научили, не думаю, что рука дрогнет.

Сначала дверь. По стеночке, по стеночке, своей обнаженности не стесняемся, чего уж тут стесняться… О том, что насиловать можно очень по-разному, не думаем, потом узнаем, если что. Главное — нет активного кровотечения, судя по всему. Ну и… Так, открываю дверь. Мне в душ надо — кровь смыть, осмотреться, как-то привести себя в порядок. Для истерики еще не время, поэтому держим себя в руках. Стоп! Кто это?

У порога валяется мальчуган. Полноватый, в нормальной одежде, но без сознания. А без сознания он по причине крови на голове и следу этой крови на стене. То есть рисуется мощный толчок в сторону стены. Получается, он защитить пытался, что ли? То есть если это вдруг Дадли, то он хороший. Интересное кино, потому что у меня в фанфиках такого не было.

С большим трудом, на карачках, затаскиваю мальчишку в комнату, чтобы упасть поперек него. Картина маслом — девочка защищала мальчика, за что ее забили насмерть. Жалко, не видит никто, но нам это и не надо. Пытаюсь привести его в порядок, с удивлением обнаруживая, что заговоры-то работают! Потому что рубцующаяся на глазах рана — это точно не естественный ход событий. Еще интереснее.

— Д-дад, — пытаюсь произнести я.

Та-ак! Мало того, что горло сорвано, так еще и тело заикается. Заикающаяся хрипящая голая девочка — сюжет для рассказов об ужасах гестапо, не иначе. Но мальчуган открывает глаза, срезу попытавшись кинуться ко мне. Это у него не получается, конечно, потому как контузию он знатную получил.

— Гера! Гера! Прости меня, Гера! — всхлипывает Дадли, ну а кто это еще может быть?

— За ч-что? — удивленно хриплю я.

— Я тебя не защитил, сестренка, прости… — сейчас плакать будет, судя по всему.

— Ты меня и не мог, тебя самого чуть не убили, — объясняю ему.

Тот факт, что меня убили, оставим за скобками. Что вообще происходит? Строго говоря, обоих детей убили, потому как Дадли нужна квалифицированная помощь, да и мне, кстати, тоже. Но вокруг как-то тихо, что может значить… А хрен его знает, что это может значить. Нам сейчас нужно в ванную, по крайней мере, мне. Дадли отлежаться хоть как, а потом обоим двинуть за радостями жизни. Ибо в таком воспитании меня, любимой, абсолютно точно виноват, не к ночи будь помянут, Дамблдор, значит, его надо гасить. Задача есть. Вернона и Петунью, по-видимому, надо просто резать.

— Папа на тебя напал… — рассказывает Дадли. — Я не понимаю почему! Ведь он же сказал, что во всем маги виноваты! Он всегда такой хороший был, что случилось?

У ребенка истерика, а у меня шок. На этот раз — психоэмоциональный. Получается, Дурсли здесь были хорошими? А почему я выгляжу… А, кстати, как я выгляжу? Зеркала в камере нет. Стоп! Если они хорошие — откуда антураж?

Осторожно допрашиваю Дадли. Рассказываемое им не лезет ни в какие ворота, то есть вообще. Будь это официальный допрос — в жизни не поверила бы, но, получается, решетка — для защиты от магов, а антураж тюремной камеры раньше не наблюдался. Пацану мне врать незачем, что означает… «Империо» какое-нибудь.

Вполне возможно, учитывая факт того, что у Дадли явно шок — он меня разглядел. Смутился, конечно, от вида девичьих признаков, но разглядел, и теперь пытается собрать воедино рухнувший мир, что у него не очень получается. У меня бы тоже не получилось на его месте. Но я на своем, и произошедшее означает только одно — войну.

* * *

Опросом потерпевшего установлено… М-да… Не соответствует рассказ Дадли информации, имеющейся у меня. Смерть-то сказал, что опекуны не в первый раз забивают ребенка. То есть или мы имеем дело с маньяками, или что-то тут нечисто, но пока мы ползем в ванную. Медленно, не торопясь, удивляясь тишине в доме, но ползем. Доползли.

Сползаю по стене, пытаясь перевести дыхание. Симптомы знакомы до боли просто, видела девчат в таком состоянии, так что не все со мной ладно, не все. С трудом поднимаюсь, цепляясь за все вокруг. Из зеркала на меня смотрит худенькая зареванная девочка, но без признаков алиментарной дистрофии, то есть конституция хрупкая, но не истощенная. Раз.

Осматриваемся, насколько позволяет зеркало… Мать моя, Красная Армия! И старые, и новые… Все тело спереди интактно, а сзади… Цензурных слов нет — ребенка избивали регулярно, это сомнению не поддается, причем точно не ремнем, я сходу даже не скажу, чем именно. Ну и свежие следы странные очень — чем-то тонким, кожа рассечена во многих местах, от лопаток и до пяток. Так не бывает. Ну, просто не может быть такого, потому что получается, что трудились надо мной не один час, а я после такого даже хожу. Плохо, но хожу. Ну и не выдержало именно сердце, что вполне логично, то есть стояло оно довольно долго.

— Что это⁈ — пораженно спрашивает Дадли. — Откуда это?

— Били, — коротко отвечаю я. — Ну-ка, раздевайся, на тебя посмотрим!

— Меня не бьют, — пытается увильнуть он.

— Ну я перед тобой голая, дай и мне на разницу посмотреть, — шучу я в ответ.

Есть у меня какая-то интуиция, есть. Стоит Дадли снять рубашку, и наступает время мне удивляться. Мальчик говорит — его не бьют, значит, он не помнит, но его спина говорит совсем о другом. Вывод?