положение, но ничего не мог с этим поделать. Сейчас ему с двумя помощниками приходилось стоять перед Маэстро почти навытяжку, только что не по стойке «смирно». И это казалось Кириллу Олеговичу нестерпимо оскорбительным.

— Дело в том, что основная проблема имеет непреодолимый характер, — приглушенным голосом произнёс Серебряков, стараясь не встречаться с Лаптевым взглядом. — Как она присутствовала изначально, так никуда и не делась.

— А для чего, скажите, я вас ангажировал? — холодно заметил Маэстро. — Мне казалось как раз для решения проблем! Там… — он указал тростью с массивным набалдашником за спину конструктора. — Находится самый дорогой в мире экспонат. Я мог бы получить от заинтересованных лиц огромные деньги, которых вы даже представить себе не можете. Но тогда бы вы, — он ткнул тростью в сторону Серебрякова, — мне бы не понадобились!

— Существуют объективные физические законы, — пробормотал ученый. Он даже слегка побледнел от возмущения. — Я не могу переиначить метрики бытия.

— Вот только не надо этих витиеватых выражений! — нахмурился Лаптев. Его трость, наконец то, заняла предписанное положение. Теперь Маэстро на неё просто опирался.

За его спиной стояла целая свита, человек пятнадцать. Здесь были и охранники, и референты и еще какие-то непонятные личности.

Делегация смотрелась в лаборатории инородным телом. Среди ослепительно белой обстановки, блестящих агрегатов оборудования, стерильной униформы сотрудников, тёмные одежды прибывших смотрелись, как грязные кляксы на чистом листе. Сам Лаптев являл собой апофеоз несоответствия; он был в чёрном плаще до пят с двумя разлетающимися сзади фалдами, а на голове у него было нечто вроде ассиметричной пилотки. Кроме этого он был в чёрных перчатках; одна рука сейчас крепко сжимала набалдашник трости.

— Не надо заманивать меня на ваше поле, — продолжил Маэстро, — надеясь, что я утону в ваших специальных подробностях. Этого не будет. Я требую ответов на чётко поставленные вопросы. И я имею на это право.

— Я вовсе и не собирался, — Серебряков пожал плечами и ощутил прилив гнева. Почему он должен оправдываться перед этим напыщенным фигляром?! Он, заслуженный учёный!.. Но тут же охолодил себя — ты ведь сам, добровольно, связал свою жизнь с этим человеком. Более того, этот «напыщенный фигляр» должен обеспечить тебе эту самую новую жизнь на долгие-долгие годы. Если, конечно, не передумает. — Нельзя сказать, что мы топчемся на месте, — выдавил из себя конструктор, пытаясь не допускать в своём голосе оправдательных ноток. — В некоторых областях исследований мы добились большого прогресса. Но мы не волшебники. Экземпляр создавали десять лет. Даже сами разработчики не всегда представляют его возможности. Мы же работаем всего пару месяцев. Как можно требовать от нас полного контроля за образцом?

— О контроле речи не идет! — заметил Лаптев. — Чтобы что-то контролировать, надо вначале это что-то запустить! У нас же в саркофаге как лежал железный лом с высокотехнологичной начинкой так и лежит до сих пор. Я помню, помню! — Маэстро выставил свободную руку вперед. — Я штудирую ваши отчеты, не сомневайтесь. Да, зафиксирована реакция на внешний раздражитель. Но она локальная. Она не стабильная и произвольная. И, скорее всего, неосознанная, если можно в данном случае применять термин «сознание». И по сути это всё.

— Позвольте, — не согласился Серебряков, — я не…

— И это всё! — повысив голос повторил Лаптев. — Микроскопические подвижки в понимании структуры квазиклеточного обмена меня не интересуют. Мне нужен функционирующий экспонат! Пусть с уровнем понимания шестилетнего ребенка, но действующий! А не холодный болванчик, нежащийся в технологическом растворе! Я даю вам две недели! Две! И если к этому сроку у меня не будет ничего кроме высокоумного мычания, мы будем разговаривать по-другому!

— Начальство, оно такое, — извиняющимся тоном произнес один из помощников Серебрякова, рассматривая радужные переливы на прозрачной крышке саркофага. — Ему результат подавай. А там хоть трава не расти.

Учёные стояли перед центральной нишей лаборатории, слегка утопленной вниз, под землю. Все её пространство занимал цилиндрический саркофаг, на две трети заполненный желтоватой жидкостью. Со всех сторон к саркофагу были приторочены многочисленные кабели, трубки, провода. Вокруг размещалось довольно много следящей аппаратуры. В центре ниши, под прозрачным колпаком, находился наклоненный сейчас вертикально постамент, на котором, как в коконе, была зафиксирована фигура человеческих очертаний.

Серебряков просунул руки в управляющие перчатки, которые в свою очередь располагались в лабораторном ящике. Маршевые манипуляторы над саркофагом ожили, переместились к верхнему люку и, ухватившись за край, открыли крышку.

Теперь можно было увидеть верхнюю часть лица, установленного в кокон человека. Глаза его были закрыты, а кожа на лбу и лысом черепе казалась абсолютно гладкой и неживой.

— Иногда я уверен, что он водит нас за нос, — глухо сказал Серебряков. Помощник глянул на него удивлённо:

— Что-что?

— Мне кажется, он все чувствует, а только прикидывается неживым. Ждёт своего часа. Посмотри, его биомолекулярная оболочка отвергает все. Питательные вещества, свет, раздражители. Он отторгает нас, но продолжает аккумулировать энергию внутри себя. И в один прекрасный момент…

— Это слишком… слишком ненаучно…

— Ты прав. Но по-другому с ним пока невозможно.

* * *

Влад шёл по утоптанному тротуару и ловил себя на мысли, что свой родной город он не спутает ни с каким другим. Привычные с детства, расчерченные на карте прямоугольниками кварталы; знакомые контуры зданий, выделяющиеся необычной архитектурой; немногочисленные, особенно здесь, вдали от центра, разноцветные капли автокаров, шелестящие мимо по мостовым. Вроде бы всё то же самое. Но нет. И воздух, состоящий тут из особой морозной свежести и даже снег, по-особенному хрустящий под ботинками.

Новосибирск окутывал тёмный зимний вечер. Свет уличных фонарей словно увязал в спустившейся мгле и мутно мерцал расплывчатыми подсолнухами вокруг ламп. Но Влада это нисколько не смущало. Напротив, он даже ощущал некоторый душевный подъём. Всё же командировки имеют одно очень приятное свойство, а именно — возвращение домой. Если бы ещё его Бестия поджидала его в квартирке. Эх…

Прямо из аэропорта Исаев заскочил в Управление, чтобы сдать формальные протоколы дела на съёмных носителях и разузнать последние, самые важные, новости. Но, откровенно говоря, ничего глобального за время его отсутствия не случилось. Завтра с утра была запланирована аудиенция у Строева, обычный отчет о поездке. Там же должен был решиться вопрос, стоит ли ему ехать в Хабаровск и Свободный; честно говоря, в целесообразности такой поездки Исаев уже сомневался.

Но сегодня спешить было уже некуда, и Влад решил прогуляться. В двух кварталах от Управления был тот самый двор, в котором прошли его детство и юность. Он жил в счастливой полной семье, пока не заболела мама. Но даже когда они остались вдвоем с отцом, когда упорно не принимали участия СУПЕР в своей судьбе, они, временами, оставались