пришлось ни ловить, ни хватать, он сам, не прячась, подтянул корягу к берегу, выпрямился, огляделся и на чистом украинском языке крикнул:

— Люди добрі! Товариші!

Лазутчик не случайно вытянул корягу на мель и оставил ее так, словно бы она сама зацепилась за берег. Так сделать велели ему те, кто послал его сюда в разведку, и эта коряга должна была быть для них знаком, что разведчик счастливо достиг цели.

Немец в крестьянской одежде, да еще и с подлинной справкой окопника, оказался исключительно ценным «языком».

А Надежда, оставшись на берегу, уже не отходила от вытянутой на песок коряги. Ей пришло в голову такими вот корягами замаскировать плотик. Вскоре этой идеей загорелись и водокатчики.

Конечно, они понимали, что осуществить такой вариант будет нелегко, однако идея была заманчивой, и за нее ухватились все.

В ту же ночь, не ожидая начальства, чтобы посоветоваться, Надежда с группой хлопцев отправилась к заливу, в который нагнало множество таких коряг. До самого утра, шлепая в воде, они осторожно переправляли их к станции. Вторая группа водокатчиков перехватывала их возле насосной, подтягивала на мель и закрепляла вдоль берега так, как будто они зацепились сами.

Чтобы, усыпить бдительность противника, коряги направляли и в сторону его берега. Это оказалось очень рискованным делом, приходилось перетаскивать коряги на косу, а с косы незаметно плыть за ними так же, как это сделал только что пойманный немец, и так же наискосок через всю реку проталкивать их в сторону противоположного берега.

На утро вдоль обоих берегов хоть и немного, но все же чернели корявые пни, и появлению их ни с нашей, ни с вражеской стороны не придавали значения.

В следующую ночь их чернело значительно больше.

А к концу третьей Надежда, совсем обессилевшая, возвращаясь из очередного плавания, едва не захлебнулась в глубоком прибрежном бочаге. Хорошо, что Рома, который совсем не умел плавать и боялся воды, не раздумывая, первым бросился в бочаг и подал ей руку. Но когда они уже выкарабкались на берег, произошло еще одно несчастье. Эта ночь вообще была неспокойной: то тут, то там прибрежную темень разрывали автоматные очереди, и совсем случайно, как говорят на войне, дурной пулей, Надежде пробило ногу. Потеряв и без того много сил, она лишилась сознания.

Перепуганные водокатчики на руках отнесли ее на насосную, а на рассвете траншеями и ярами переправили в лазарет.

Рана, конечно, давала себя чувствовать, хотя она и была, по выражению фронтовиков, счастливой: пуля зацепила лишь мякоть. Но в лазарете Надежда быстро забыла о ране: в корягах наконец заработал насос, и на завод после двухнедельного безводья пошла вода. Чистая днепровская вода!

Это была для всего завода большая радость. Люди сначала не верили, что пришла настоящая вода и ее можно брать вволю без карточек. Они относились к воде все еще как к чему-то священному, покрикивали друг на друга, когда кто-то ее проливал, и плакали от радости.

Раненых всегда обеспечивали водой вне очереди. Поэтому, конечно, первую днепровскую воду прежде всего дали в лазарет. Ее дали как раз в тот момент, когда внесли на носилках Надежду. И Надежда еще никогда не была так растрогана людской сердечностью, как в эти минусы: больные, измученные жаждой люди, все еще не верившие, что воды теперь вволю, наперегонки пробивались к Надежде, и каждый из своей кружки дрожащими руками отливал воду в ее кружку.

XII

Морозов был прав, когда утверждал, что на Хортицу брошены не только немецкие, но и румынские части. И он не ошибся, усматривая в этом уязвимость вражеского наступления.

Немецкая военщина не проявляла симпатии к своим сателлитам. Расовая доктрина господствовала и на фронте. Она все глубже проникала в поры военного организма и сказывались даже на солдатском рационе: румыны получали продукты значительно более низкого качества, чем немцы. Презрение, недоверие румыны ощущали повсюду. Не только в главных штабах, но даже и в низовых подразделениях руководили всем эсэсовские эмиссары.

Агрессору вообще свойственно пожинать лавры чужими руками, кровью своих сателлитов, и не удивительно, что, когда румынским войскам удавалось добиться где-нибудь успеха, гитлеровское командование приписывало его себе, а когда эсэсовцам наносили поражение, весь гнев и кара обрушивались на союзников.

Так случилось и на Хортице. Спеша захватить Запорожье, немецкое командование под дулами своих пулеметов беспощадно гнало румынские полки в Днепр, пытаясь по их трупам с ходу ворваться в город. Но румыны, уже наученные горьким опытом, упирались, и в лагере противника произошла заминка. Пока продолжалось лихорадочное переформирование с непременными массовыми расстрелами, наша оборона успела укрепиться, остановила и сорвала план молниеносного захвата Запорожья. Впоследствии даже удалось снова вернуть остров Хортицу.

Обо всем, что произошло на Хортице, рассказал очевидец — тот самый немец, который в крестьянской одежде переплыл реку на коряге. Переплыв, он сразу же поднял руки и без какого-либо сопротивления сдался в плен, уверяя, что делает это по доброй воле. Как потом подтвердилось, он и в самом деле переплыл с таким намерением.

Ганс Шредер служил при штабе фронтовой разведки, и, конечно, его показания имели большую ценность. Это был человек уже пожилой, суровый, вдумчивый, который, вероятно, не раз размышлял не только над собственной судьбой, но и над судьбой своей родины.

До войны Ганс Шредер работал на одном из гамбургских заводов, отличался пунктуальностью в работе, славился талантом в токарном деле. У него, как говорили, золотые руки, они давали ему повышенный заработок, обеспечивали нормальную жизнь, и, видимо, все это держало его в стороне от борьбы политических партий. Он не проявлял симпатий ни к нацистам, ни к коммунистам и, пожалуй, благосклоннее относился к социал-демократам. Но когда Гитлер, не без помощи этой партии придя к власти, стал уничтожать коммунистов, Ганс Шредер с присущей трудовому человеку честностью возмущался предательством лидеров социал-демократов.

Война, в возможность которой Шредер долго не верил, втянула его в свою огненную орбиту. Жена и дочка погибли в первую же бомбежку, сына убили где-то на польском фронте, и Ганс Шредер после семейной катастрофы в шуме фронтовых побед все тревожнее стал ощущать неминуемость катастрофы и для всей Германии.

Когда-то, еще в первую мировую войну, попав в плен, он дна года жил на Днепропетровщине, хорошо знал быт, изучил украинский язык, поэтому его и привлекли в разведку. Но как раз с высоты штабной разведки он лучше разглядел то, что в агонии боев оставалось незамеченным многими немецкими солдатами, и у него созрело решение, с которым он переплыл Днепр.

Переход немца