— Успокойтесь, Лука Гурович. Что случилось? Кто чуть дышит? — взволновался Морозов.

— Красавица гибнет. — В морщинах старика дрожали слезы. — «Краса жизни» погибает. Спасите, Степан Лукьянович. Хоть два ведерочка.

Конечно, Морозов понял горе садовника, но не знал, чем ему помочь. Взрывом мины в сквере вывернуло с корнями единственный куст редкостной розы, которую садовник пестовал много лет, скрещивая обычную розу с лучшими сортами, какие только знала земля. Кропотливый многолетний труд увенчался успехом: в сквере выросла роза невиданной красоты. Она цвела переливами множества нежных колеров: от снежно-белого до темно-красного, цвела обильно и беспрестанно, с ранней весны до поздней осени, разливая вокруг, в особенности по утрам и вечерам, нежное, сильное, только ей присущее благоухание. Рабочие сами дали ей название «Краса жизни».

И вот этот куст вывернуло с корнями. Теперь, чтобы спасти его, старик просил два ведра воды. «Целых два ведра?!» — ужаснулся было Морозов. Нет, нет, в такую горячую пору, когда люди изнемогают от жажды и механизмы простаивают без воды, тратить целых два ведра столь драгоценной влаги на растение он не имеет права. Никакого права! Но в конце концов не устоял перед слезами «короля цветов», сдался и написал разрешение.

Давая разрешение, Морозов знал, что ему придется выслушать от измученных жаждой людей гневный протест. Но его поступок получил совсем неожиданный отклик. Люди, завидя у садовника разрешение Морозова, вдруг ожили, будто сами напились воды из колодца: раз директор заботится о растении, значит, ненадолго они вывозят оборудование, значит, скоро снова вернется нормальная жизнь и снова для них зацветут розы.

— Так бы сразу и сказали! — оживленно загудела толпа.

— Пропустить без очереди! — кричали вокруг.

— Набирай, дед!

И люди уважительно расступились перед «королем цветов».

X

В тот же день под вечер произошло и другое приятное событие: рогатые волы медленно втянули во двор завода две большие мажары с арбузами.

На переднем мажаре сидел и покрикивал на волов сам столетний Вовнига. Давно уже он собирался чем-нибудь отблагодарить своих шефов за ремонт молотилки, но все не получалось. Война и в колхозе давала себя знать. Сначала машину забрали, потом и лошаденок, а теперь вот крути хвосты круторогим. За целый день насилу сюда доплелись.

— Да-а, хлебнули горького, все хлебнули. И хозяйство скудеет. Но все это пустяковина. Лишь бы на пользу пошло. Только бы горе скорее миновало, только бы мир посветлел, — не торопясь, ронял он мысль за мыслью, словно из столетней думы, и угощал окруживших мажары людей.

Морозов особенно обрадовался гостинцу. Не знал, куда и посадить седого лоцмана. А Гонтарь, когда услышал, что приехал Вовнига, прибежал из цеха, как будто у Морозова сидел его родной отец.

— Погоди, погоди, — поднялся Вовнига, пристально вглядываясь в Гонтаря. — Неужели это ты, хлопче мой?..

— Я, атаман.

— Гай-гай! — хрипло сорвалось у Вовниги.

И, словно позабыв поздороваться, он снова опустился на стул. Понурив голову, старик долго сидел молча, о чем-то думал. Только по вздрагивающим плечам можно было догадаться, что он скрывает от людей слезы. Наверное, впервые за всю свою столетнюю жизнь бывалый лоцман вот так, на людях, плакал.

Гонтарь сел рядом, обнял его и тоже молчал, не имея сил сдержать волнение.

Эта неожиданная встреча после десятилетней разлуки пробудила в обоих столько незабываемых и волнующих воспоминаний, что Морозов, понимая их переживания, невольно умолк и отвернулся.

— Гай-гай! — наконец произнес Вовнига, заметив, что и у Гонтаря влажные глаза. — Это уже не по-казацки, хлопче.

Он снова поднялся, еще раз внимательно поглядел на Гонтаря, словно желая убедиться, что это действительно он, и протянул к нему свои старческие руки.

— Так давай же почеломкаемся, сынок…

Что-то невыразимо трогательное было во встрече этих двух пионеров днепровского строительства.

Однако в часы битвы и самому родному гостю внимания не уделишь. Морозова позвали в цех, к Гонтарю со срочными делами собрались люди, и, пока он решал дела, Вовнига незаметно вышел из кабинета. И как вышел — так и пропал. Задал он всем хлопот. Где только не искали его — и в цехах, и во дворе. Уже стали тревожиться, опасались, не убило ли, не засыпало ли лоцмана при взрыве.

Но поздним вечером, когда совсем стемнело, он неожиданно вырос на пороге штаба в сопровождении Надежды.

— Где это вы были, атаман? — развел руками Гонтарь.

— Под арестом.

— Под каким арестом?

— Даже в контрах походил, — ответил Вовнига, и под его мохнатой сединой, спадавшей на глаза, засветилась усмешка. — Сто лет топчу землю, и не ходил в контрах, а тут довелось.

Оказалось, что Вовнига был на самом берегу. Потянуло поглядеть на плотину. В селе уже ходили слухи, что ее совсем разрушили, недаром же, говорили, вершины порогов снова появились на поверхности, и это беспокоило Вовнигу. Именно для того, чтобы самому хоть одним глазом взглянуть на свою плотину, Он и взялся лично сопровождать сюда мажары.

Старик тихонечко пробирался береговыми траншеями до шлюзов, когда его задержали и стали расспрашивать, кто он и что ему надо. Кто-то из бойцов заподозрил что-то неладное и сгоряча назвал его контрой. Старик доказывал, что он свой, а не контра, ссылался на заводских, которые его знают. Тогда командир батальона приказал бойцу проводить его на насосную и там проверить, правду ли он говорит. Вот старый лоцман и должен был под дулом винтовки, как арестант, плестись до самой насосной, пока его там не вызволила Надежда.

— А все ж таки держится. Я ж говорил! — как упрек кому-то бросил Вовнига.

Гонтарь догадался, где был и о чем тревожится старый строитель. Сам он тоже не раз с волнением вглядывался в очертания плотины. И с грустью пожаловался:

— Прорвали ее, атаман.

— Пустое! — внезапно махнул клюкой оптимистически настроенный лоцман. — Пустое! Залатаем бетоном — и снова будет стоять, пока свет стоит!

То, что плотина вопреки всему по-прежнему возвышается над Днепром, хотя ее и прорвали, будто придало ему свежей молодецкой силы. Он вернулся с берега оживленным, на редкость разговорчивым и только теперь поинтересовался, как живут заводские рабочие, что вырабатывает завод.

— Наверное, пушки? А? Или, может, машины какие? Ему рассказали, что, к сожалению, завод уже не работает, что все оборудование приходится вывозить на Урал.

— Куда, куда? — настороженно спросил Вовнига.

— На Урал, атаман, — сказал Гонтарь.

— Как же это на Урал? — разгневался седой запорожец. — Это куда же, значит? В чужую хату?

Он сурово поднялся и, опершись на клюку, долго стоял так, в постолах, широких полотняных штанах, в