– Роксай, Роксаюшка!

Внезапно все смолкло.

Зарычал Роксай. Затем Кувыка страшно вскрикнул:

– Хах… Хах…

Наступила полная тишина. Я напряженно вслушивалась, но снизу не доносилось ни звука. Мама сидела на кровати и часто дышала, постанывая. Я подошла к ней и обняла. Мы сидели, прижавшись друг к другу, и я мысленно прощалась с Роксаем. Хотелось заплакать, но я не смогла. Каким он все же храбрецом оказался, милый мой мальчик. Было так тяжело, словно я только что похоронила ребенка. Собственно, он и был моим единственным ребенком…

Тяжелые шаги на лестнице.

Дверь в светелке без замка, открывается внутрь. Когда мой покойный отец строил дачный домик своими руками, он не учел, что в нем придется держать оборону от подземных чудищ. Я метнулась к двери, уперлась в нее руками и налегла всем телом. Хватит ли сил удержать?

Удар.

Дверь лишь дрогнула – страх держит понадежней любого замка. Правда, я приготовилась к более мощному напору… Неужели отсидимся?! Нам бы продержаться совсем недолго… Небо за окном уже начало сереть. Скоро рассвет. Считается, что нечисть уходит с рассветом… Сейчас я в это страстно верила. И страстно ждала первых петухов. В нашем дачном поселке их, кажется, нет, но не может же быть, чтобы на всем белом свете не осталось ни одного петуха. Где-нибудь да пропоет, и мы спасены.

Монстр по ту сторону вновь грянул в дверь. И я опять ее удержала.

– Ох, – простонала мама.

Снаружи по дверному полотну заскребли когти. Чудище решило разломать дверь. Не мытьем, так катаньем…

– Оленька, а ведь это Роксай, – слабым голосом проговорила мама.

– Ну да, Роксай, – сказала я. – А то и вовсе Махатма Ганди. Пришел наставить нас на путь ненасилия…

Чудище за дверью вновь заскребло когтями и разразилось таким знакомым, таким родным повизгиванием.

– Живой! – ахнула я.

Наш отважный, наш замечательный, наш великолепный песик ворвался в светелку, виляя хвостом и всем видом демонстрируя, как он доволен собой. Он всегда очень высокого мнения о своей особе, но сегодня мы были тысячу раз с ним согласны.

– А ты вспомни, Оленька, я же говорила: без собаки нам не обойтись, – ликующе пролепетала мама. – Роксай-то наш одолел все-таки этого… этого…

Она поискала подходящее слово, но не нашла и махнула рукой.

Роксай запрыгнул на вторую, свободную кровать и привольно на ней раскинулся. Ишь, герой, отдыхающий после битвы. Обычно мы не позволяем ему валяться на наших ложах, но сегодня он это заслужил. Я притулилась на стуле возле маминой постели, взяла маму за руку. Она уснула почти мгновенно. Незаметно заснула и я.

Разбудил меня Роксай. Наш спаситель просился наружу. А поскольку все его желания с минувшей ночи для меня закон, я поплелась вниз открывать входную дверь. Вчерашнее поле боя выглядело как выглядит, наверное, всякое поле боя. Разор, разгром и тарарам… А к привычному запаху гари добавился странный запах не то тления, не то тлена.

Я заглянула в рваную дыру в полу и увидела Кувыку. Оказывается, Роксай не прогнал, а загрыз земляного дедка, и тот остался лежать под нашим домом. Солнце из окна падало прямо в пролом и освещало Кувыку так, словно он лежал на прозекторском столе. У меня духу не хватило пристально его рассматривать. Глянула лишь искоса… При дневном свете дедок совсем не казался страшным. Просто еще один каприз природы. Причуда эволюции, вроде жирафа или утконоса, только еще несуразнее. Больше всего Кувыка походил на какое-то глубоководное (глубокоземное!) существо, живущее внизу, в абсолютной темноте.

– Оля, что там? – тревожно вопросила мама, стоя на лестнице.

– Так, ерунда, – сказала я. – Но ты лучше сюда не заглядывай. А я схожу приведу Сергея с Иваном.

Сама я не прикоснулась бы к останкам ни за какие коврижки, но оба мои благодетеля, к счастью, трудились неподалеку, все у того же куркуля Корзухина, и куркуль согласился отпустить их на часок, хотя ребята ушли бы и без разрешения – им не терпелось поглядеть на мифического дедка, которого никто еще в здешних местах не видел своими глазами.

Они спрыгнули в пролом и бестрепетно, без малейшей брезгливости обследовали останки, вороша их лопатой.

– Лица не разглядишь, – констатировал Сергей. – Бородища…

– Да весь в бороде. С головы до ног, – уточнил Иван.

– Ну да. Дикобраз…

– Чего?

– Стратегия у него, говорю, была дикобразья, – пояснил Сергей. – Распушит волосья и кажется огромным. Так, что ли, Ольга?

– Так, – мрачно отозвалась я.

– А сам, видишь, размера небольшого…

– Теперь-то, когда обгорел и волосня опалилась, то и вовсе маленького, – добавил Иван.

– Как обгорел?! Почему обгорел? – ахнула я.

– Погляди сама, – предложил Иван. – Ожоги не менее третьей степени.

«Неужели это от электричества?.. – подумала я. – А ведь вида не подал, даже не вздрогнул…»

– Понятное дело, – сказал Сергей. – Пожары. Торф под землей горит.

У меня самой чуть волосы на голове не вспыхнули от внезапного прозрения. Вот, значит, как все было. Не нападал он. Убежища просил. От подземного пожара спасался… Мама все это время стояла на лестнице, тревожно прислушиваясь к нашим речам. Обычно она туговата на ухо, но уж Сергеевы слова, разумеется, отлично расслышала.

– Ах, Оленька, – проговорила она дрожащими губами. – Зачем ты его так, бедненького?

Я чуть не взорвалась. «Тебя, тебя защищала!» – хотелось мне заорать, но я сдержалась – сама терзалась: зачем я его так… И так стыдно мне стало, так горестно, когда вспомнила я наше сражение и осознала, что Кувыка всего лишь оборонялся, отмахивался от моих наскоков. Рад бы он был, наверное, убраться подобру-поздорову, но гнало назад, припекало снизу подземное пожарище… А я сначала ему руку отхватила, а потом собакой затравила…

Иван, видимо, понял, что я чувствую.

– Что, Ольга, закручинилась? – усмехнулся он. – Не вышло из тебя бабы Мазая и не надо. Ведь и Кувыка-то, поди, не зайчик.

Спасибо! Утешил, называется. Нет, все-таки бестактные существа эти мужчины. А тут еще Роксай вертелся под ногами, всем своим видом говоря: «Это я! Это я его завалил!» Из педагогических соображений я все-таки погладила хвастуна, а сама подумала: «Хорош герой – беззащитных рвать», но вслух ничего не сказала.

– Думаю, надо его сжечь, – предложил Сергей. – На мусорке.

Мы сразу поняли, что он имеет в виду. На перекрестке рядом с нашим дачным поселком давно уже образовалась сама собой мерзкая свалка. Пластиковые бутыли, пакеты с мусором, мятая бумага, битая посуда, объедки и еще бог весть какая дрянь – отходы большого города, вываленные на обочине сельской дороги.

– Самое место, – одобрил Иван.

Я подала им приготовленные заранее брезентовые рукавицы, ребята на раз-два подняли тело Кувыки и опустили на пол рядом с проломом.

Сергей, стоя в яме, нагнулся и поднял что-то с места, где прежде лежал Кувыка.

– Ого!

В руках у него сверкало большое золотое распятие, очень древнее, судя по виду. Правда, перекладины креста погнуты и перекручены самым немыслимым образом. Так вот что я ночью принимала за нож! А Кувыка то ли о христианском милосердии молил, то ли хотел золотом расплатиться за приют.

Пока Иван разглядывал крест, а я предавалась самобичеванию и корила себя за то, что отказала в помощи разумному существу – брату, если не меньшому, то хотя бы сводному, – Сергей сбегал в подсобку за носилками. Мужики, складывая тело так и сяк, уместили его наконец на носилках и взялись уже было за ручки, как Сергей, стоящий впереди, глянул в последний раз на Кувыку и воскликнул:

– Эге! Ты гляди, зубищи-то какие открылись…

– Зачем ему такие? – хмыкнул Иван.

Я по-прежнему не глядела на мертвого бедолагу, однако сочла своим долгом за него вступиться:

– Наверное, чтоб землю рыть… Ну или коренья там всякие перегрызать…

Сергей с ходу отверг мою гипотезу:

– Кабы для кореньев, то имел бы резцы.

– А у него клыки, – уточнил Иван.

– Хыщник он, твой Кувыка, – сказал Сергей.

– Саблезубый дедок, – подтвердил Иван.

Хочешь не хочешь, пришлось посмотреть – не то потом сомнения замучат. Лицо Кувыки было сжато в мучительной гримасе, но нижняя челюсть отвалилась, когда мужики ворочали тело… Клыки, видневшиеся из-за обвисших черных губ, были сухими, словно подгнившие зубки прошлогоднего