В то утро, перед отъездом из поместья Клэр, Уэст держался молодцом. Во время завтрака с Фебой и детьми повеселился, глядя, как Стивен своими маленькими ручками превращает бекон и тосты с маслом в бесформенные комки. Джастин не раз спросил, когда он вернется, и Уэст поймал себя на том, что дает такие же ответы, которых сам в детстве терпеть не мог: «когда-нибудь», «посмотрим», «когда придет время». Даже ребенку ясно, что это означает никогда.

Феба, будь она проклята, вела себя самым жестоким образом – оставалась такой же, как всегда: спокойной и ласковой. Лучше бы дулась и ругалась – насколько было бы легче!

Перед отъездом на станцию она поцеловала его у дверей: приложив хрупкую руку к лицу, скользнула нежными губами по щеке, и сладостный аромат пощекотал ему ноздри. На миг показалось, что его окружает море цветов, и он прикрыл глаза, чтобы не разрушать иллюзию.

А потом она его отпустила.

И уже на станции на него навалилась тьма. Все вокруг стало серым, охватила страшная усталость и неутолимая жажда. Он планировал ехать прямо в Эверсби, а вместо этого обнаружил, что просит билет до станции Ватерлоо, с туманным намерением переночевать в Лондоне. Остановка в городе на ночь растянулась на два дня, потом на три, а потом он перестал считать дни – и, кажется, вовсе утратил способность принимать решения. Что-то в нем сломалось. Он не хотел возвращаться в Гэмпшир, не хотел оставаться в Лондоне, не хотел ничего – даже просто не хотел больше быть, словно какая-то внешняя сила овладела им и начала управлять его поступками. Похоже на одержимость дьяволом – он читал о случаях, когда в тело человека вселяются бесы и отнимают у него волю. Однако Уэст не говорил на незнакомых языках, не бродил в забытьи по ночам, не нападал на людей и не причинял вреда себе. Если его тело и захватил демон, это был демон уныния, тоскливый и вялый, желавший одного: не вылезать из постели.

Из всех знакомых в Лондоне Уэст сейчас был готов общаться лишь с Томом Северином. Он не хотел оставаться один, но еще меньше хотел проводить время с кем-нибудь вроде Уинтерборна или Рэнсома, кто непременно начнет задавать вопросы, высказывать свое ценное мнение или требовать от него каких-то действий. Сейчас Уэсту нужен был собеседник, которому плевать и на него, и на его проблемы. По счастливому стечению обстоятельств, того же хотел и Северин, так что они встретились, чтобы провести вечер за выпивкой.

– Давай сначала заедем ко мне, – предложил Северин, с отвращением покосившись на его нечищеные ботинки, – пусть мой лакей малость приведет тебя в порядок.

– Я и так в порядке, – откликнулся Уэст, провожая равнодушным взглядом мелькавшие за окном экипажа дома и фонари. – Там, где обычно пью, на мою внешность никто не жалуется. А если тебе стыдно пить с таким оборванцем, высади меня за углом.

– Ладно, неважно. Но сегодня мы поедем не туда, где ты обычно пьешь, а в «Дженнерс».

Услышав это имя, Уэст вздрогнул и с сомнением уставился на него. Клуб для джентльменов, которым владеет отец Фебы? Да это же последнее место, где сейчас стоит появляться!

– Черта с два! Останови этот проклятый экипаж, я выхожу!

– Да не все ли тебе равно, где пить, пока наливают? Давай, Рейвенел, я не хочу идти туда один.

– С чего ты взял, что тебя вообще туда пустят?

– Видишь ли, пять лет я состоял в списке кандидатов и на прошлой неделе наконец стал членом клуба. Думал уже, придется кого-нибудь прикончить, чтобы освободить себе место, но, по счастью, какой-то старый пень окочурился сам и избавил меня от лишних хлопот.

– С чем тебя и поздравляю, – кисло ответил Уэст. – Но мне там делать нечего. Не хочу даже случайно пересекаться с Кингстоном. Он время от времени там появляется: приглядывает за свои бизнесом, и с моим везением я непременно на него наткнусь.

Взгляд Северина зажегся интересом.

– А почему ты от него прячешься? Что-то натворил?

– Ничего такого, что готов обсуждать трезвым.

– Ладно, тогда отложим этот разговор. Сначала найдем тихий уголок и закажем лучший напиток в заведении, что-нибудь достойное твоей истории.

– По прошлому опыту, – угрюмо заметил Уэст, – я предпочел бы ничем личным с тобой не делиться.

– Ничего, поделишься как миленький. Сам не знаю, как мне это удается, но мне все всё выкладывают, даже когда точно знают, что лучше молчать.

И Северин, черт его дери, оказался прав. Не успели они устроиться в одной из клубных комнат, как он вдруг обнаружил, что рассказывает Северину о своих горестях куда больше и подробнее, чем следовало бы.

Должно быть, во всем виновата обстановка в клубе. Комнаты с глубокими кожаными креслами и диванами, хрустальные бокалы на столах, хрусткие свежие газеты и бронзовые подставки для сигар – все было воплощением комфорта. Низкие потолки, обшитые коробчатыми панелями, и толстые персидские ковры на полу приглушали звук и способствовали приватным беседам. Главный холл и игровой зал были обставлены более вычурно и броско, почти театрально, с таким количеством позолоты, от которого покраснела бы и барочная церковь. Здесь посетители клуба общались друг с другом, играли, развлекались, а в комнатах за столами, уединившись по двое-трое, сильные мира сего обсуждали бизнес и политику. И порой, неведомо для всей остальной страны, в какой-нибудь из этих комнат определялся дальнейший курс империи.

Во время разговора Уэст мимоходом отметил, что понимает, почему многие так охотно доверяются Тому Северину: он не судит, не читает нотаций, не пытается переубедить, ни на что не уговаривает, ни от чего не отговаривает – просто слушает. Тома невозможно шокировать. И пусть он способен на самые бесчестные поступки и самый циничный обман – в разговоре по душам всегда говорит то, что думает.

– Я тебе скажу, в чем твоя проблема, – объявил наконец Северин. – В чувствах.

Уэст замер, и стакан с бренди так и не дошел до рта.

– Хочешь сказать, у меня, в отличие от тебя, они есть?

– У меня тоже есть чувства, но я не позволяю им вставать у меня на пути. Будь я на твоем месте – просто женился бы, потому что так лучше для тебя. Тебе нужна эта женщина. А что лучше для нее – да какая разница? И с какой стати тебя так волнует будущее ее детей? Это, в конце концов, их дело – какими становиться… хорошими или никчемными. Пусть сами решают, когда