свои колени под складками ковра. Елизавета чуть не велела ей спать дальше, хотя какой в том был смысл? Девочка вряд ли сможет теперь уснуть. К тому же скоро рассветет.

— Хочешь пойти со мною, в общую комнату? — спросила она.

Мгновенно просияв, Роза закивала в ответ.

Елизавета протянула ей руку, и вместе они вернулись к остальным.

— ? Ей приснился страшный сон, — объяснила Елизавета.

Уголки губ Розы поползли вниз, выражая несогласие.

— Она не стала бы так орать из-за какого-то сна.

— Ей почудилось что-то за окном.

— Что именно?

— Кукла.

— Кукла?

— Ей приснился…

— Нужно уходить! — огрызнулась Пита, вмиг изменившись — в позе, в лице, в тоне голоса. — Это уже слишком. Нам нужно бежать. Прямо сейчас. Гроза миновала. Мы сядем на каноэ. Уходим немедленно…

Зед покачал головой.

— Мы не поместимся в каноэ.

— Поместимся! Нас четверо, мы сядем…

— А как же Пеппер и Люсинда? И Роза?

— Роза тоже поместится. А за Пеппером и Люсиндой мы пришлем полицию.

— Их нельзя тут оставлять…

— Нитро мертв, Зед! — воскликнула Пита. — Что-то его прикончило! И Мигеля тоже! А теперь оно пришло за нами, чем бы оно ни было. О’кей? Может, это призрак, а может, и нет. Я больше ничего не понимаю. Но что бы там ни пряталось, что бы ни увидела Роза в окне, оно охотится за нами. Разве не ясно?

— И ты думаешь, в темноте снаружи нам куда безопаснее, чем здесь?

— Небо уже светлое.

— Прекрати корчить из себя героя, Зед, — сказал Хесус. — Подумай об интересах окружающих…

— Нет, — отрезала Елизавета, качая головой. Как бы ни хотелось ей поскорее сбежать с этого острова, она понимала, что Зед совершенно прав. Здесь никого нельзя оставлять. — Мы не можем уплыть.

— Тогда оставайтесь, — с презрением бросила ей Пита. — Оставайтесь и сдохните здесь. Мы с Хесусом забираем каноэ.

Она повернулась к Розе:

— Хочешь уплыть с нами?

— Ну… Если Зед говорит подождать. Наверное, я тоже подожду.

— Хочешь, чтобы та штука, которую ты видела в окне, явилась за тобой? Хочешь расстаться с жизнью, как Нитро? Хочешь умереть? Улечься в гроб?

— Довольно, Пита… — сказал Зед.

— А ведь именно это и случится! — продолжала та еще более резко. — Все вы окажетесь мертвы, и кто бы ни бродил в темноте, заберет себе ваши глаза. Этого вы хотите? Этого вы…

Елизавета влепила Пите пощечину. Громко и глухо, словно хлопнула в ладоши.

Хесус прошипел: «С-сука!» — и шагнул к Елизавете, видно намереваясь пихнуть ее плечом. Зед заслонил ее собой и, коротко размахнувшись, врезал Хесусу в висок рукоятью пистолета. Глаза у того закатились, с секунду были видны только белки, — а затем он рухнул на пол как подкошенный.

Ладонь Питы взметнулась к щеке, которая уже пылала красным. Ее нижняя губа дрожала, но вместо того, чтобы заплакать, Пита плюнула. Залп слюны расплылся по лицу Елизаветы.

Когда Елизавета отвернулась утереться, Пита высоко размахнулась, метя кулаком в лицо Зеду. Этот удар легко читался, и тот без труда его парировал.

— Хватит, Пита, — медленно и тихо произнес он. — Довольно.

— Почему ты это делаешь? — взвыла та, уже плача.

— Я пытаюсь спасти нас всех.

— Чушь! Из-за тебя нас всех убьют…

— Снаружи все еще темно. И опасно. Потерпи еще двадцать минут, и мы все вместе отправимся к причалу.

— И что мы будем там делать? Сидеть у всех на виду?

— При свете дня на причале ни одна тварь не подберется к нам незамеченной. Скоро появится лодочник, и мы все вернемся в город.

То ли поверив увещеваниям Зеда, то ли осознав, что он не изменит своего решения, Пита прекратила ненужный спор. Она присела на корточки рядом с Хесусом, разбитый висок которого начал кровоточить, и помогла брату приподняться с пола. Не без труда он смог усесться.

Роза шагнула к Зеду. Свободных рук у него не нашлось — одна прижимала майку к ране, вторая держала пистолет — и тогда она обхватила его ноги обеими своими руками, вжалась лицом в его живот.

Елизавета ободряюще прикоснулась к его плечу и уже собиралась что-то сказать, когда раздался стук в дверь.

1957

1

Пламя костра танцевало, треща и щелкая, — живое, яркое оранжевое существо в тишине непроглядно-черной ночи. Дон Хавьер Солано сидел на утоптанной земле перед ним, и огненные языки согревали ему лицо. В руках он держал пачку фотоснимков. Верхний запечатлел его жену Паолу, а рядом — дочерей, Каролину и Фатиму. Они с Паолой обвенчались, не заручаясь родительским согласием, когда обоим было по девятнадцать лет. Спустя год они сбежали из Веракруса в Мехико, где стали торговать тамале с уличного лотка. Разбогатеть на этом не получилось, но выручка покрывала счета и обеспечивала их стол пищей, так что они были вполне счастливы. Солано знал, что был бы счастлив, даже если бы они нищенствовали: счастьем наделяла его Паола. Она была чистым, хорошим человеком, самой доброй женщиной из всех, кого он знал — и ничуть не заслуживала такой страшной смерти. Она заживо сгорела при пожаре.

Каролина, его старшая дочь, унаследовала красоту от матери, хотя ей так и не довелось полностью раскрыть ее, расцвести по-настоящему. Ей было всего четырнадцать, когда она, вместе с матерью, сгорела в собственной кровати, так и не проснувшись. Так несправедливо, так трагично. У нее впереди была целая жизнь, у нее было столько неосуществленных планов, она столько могла дать этому миру, столько радости привнести в него. Она хотела стать учительницей, — а потом и директором школы. «Только не такой злюкой, как директриса в моей школе, — обязательно уточняла она. — Я буду доброй директрисой. Буду выслушиватиь каждого ученика, кто придет ко мне за помощью и советом». В своих фантазиях Каролина собиралась поселиться «в соседнем квартале», чтобы Хавьер с Паолой почаще могли заходить в гости, завести собаку, и кошку, и кролика. У нее была бы большая, просторная кухня, где она готовила бы великолепные обеды для всех, кто придет.

Для младшей сестренки Каролина была объектом беззаветной любви и тщательного подражания. Фатима души в ней не чаяла, частенько подражая сестре в выборе причесок и нарядов. Фатима… неизменно веселая, готовая на проказы, невинная, подобная ангелочку. Слезы, с которыми Солано прежде удавалось бороться, все-таки навернулись на его глаза. Сейчас ей уже исполнилось десять лет. Разбита параличом и прикована к кровати, ничего не действует — лишь голова и одна рука. В десять лет… Порой Солано думал, что Фатиме было бы лучше погибнуть при том взрыве фейерверка вместе с матерью