А потом вернулся князь Давид. Угрюмый, рука перемотана. Милка всё ждала, когда поговорит Игорь с хозяином, и уедут они от косых взглядов и пересудов. Понимала, что сама себя ославила, но хотела заново жизнь начать. Припорошить прошлое первым снегом и любоваться светом и чистотой.

Однако дни шли за днями, а разговор так и не повелся. Сначала князь чернее тучи ходил да с раной маялся. После хворь на него прицепилась. И только слышно было от Игоря «Не время. Подожди». И она ждала. Всю осень ждала. А зимой уехал князь к ведьме рязанской лечиться. И до самой Пасхи не было его. В тот день они с Игорем разругались, и Милка решила сама идти просить хозяина отпустить в путь-дорогу. Но лишь вошел князь в дом, сразу стало понятно: не пойдет разговор. Здесь сотник, а думы его далеко.

И ведь не неволил, потянулся, а она ответила. И лишь поутру поняла, что слово нарушила. Обидно стало. Но что толку: кори — не кори, содеянного не вернешь. Спустилась к себе в клеть, Игорь ничего не сказал, только ложиться с ней перестал и об отъезде более не заикался.

Не прошло и месяца, как Давид Юрьевич после литургии в церкви Рождества Богородицы прилюдно покаялся, что было нарушено им слово княжеское, и Господь Бог покарал его, а посему клянётся он перед всем честным народом взять в жены Ефросинью — целительницу рязанскую. «Вот, — подумала Милка, — даже князья слово не держат, куда уж мне, негораздке. Только хозяина струпьями прокляли, а меня приплодом». В тот же день Милка купила у бабки специальную травку плод вытравить. Купила, а выпить не смогла. И чего дуреха испугалась — не понятно.

А потом и хозяин привез жену молодую да умчался в степь.

Ефросинья Давыжая нраву оказалась крутого, а натуры деятельной. Челядь, не знавшая, чем себя занять, вмиг оказалась при деле. Притом новая хозяйка ни на кого не кричала, по щекам не била, но сумела в дугу завернуть даже ключницу.

«Ой, Милка, — причитала бабка, — не приведи Господь, узнает госпожа, что ты с её супругом ложилась — выпорет и выгонит, как пить дать, выгонит».

И действительно, стала замечать кухарка, что продыху не дает ей хозяйка. Кухню всю переворотила. К чистоте рук придирается. Полотенца каждый день менять заставляет. Посуду в кадке с водой запрещает держать. Овощи все да фрукты мыть требует. И нет дня, чтоб нос свой на кухню не сунула да замечания не сделала. И вроде спокойно говорит, а по спине холод. Колени трясутся, и слезы сами собой по щекам катятся. А на днях спросила, кого Милка себе замену присоветует. Значит, права ключница. Не потерпит хозяйка рядом с супругом волочайку. Выгонит на улицу. И что с ребёнком будет — не ясно. Себе заберёт или придушит и скажет, что так и было. И Игорь не защитит. Они с той ночи так словом и не обмолвились. Вот и рыдает Милка над квашней, жизнь свою непутевую проклиная.

Липкая ночная духота не давала спать. Даже небольшое летнее окошко без стекла не спасало ситуацию. Последние три недели выдались крайне тяжелые и насыщенные. Даже для человека, привыкшего к бешеному темпу будущего. Но там-то хотя бы был будильник, дом, забитый техникой, электромобиль и четко определенный график работы. А здесь?! Вечно бухтящая ключница, вечно ревущая кухарка… Лошадь, на которой приходится учиться ездить… Вопросы, ответы на которые не известны… Проблемы, суть которых не ясна… В какой-то момент Ефросинья позавидовала супругу. У него все просто: конь, меч, враг.

«Нет, не просто. Не может быть просто убивать себе подобных. Каково ему вообще с этим живётся? Как он спит ночами?»

В её веке тоже хватало насилия. Как-то один из соителей позвал её на бои химер. Мужчины и женщины из нижних каст сражались в боях без правил. Это было неоправданно жестокое зрелище. Но, судя по цене билетов и количеству зрителей в дорогих одеждах, имело шоу неслыханную популярность. Война…война же в её мире давно стала чем-то иллюзорным. Оружие убивало без крови, а конфликты решались в кабинетах. Здесь же ветер приносил со степи запах гари. И в такие ночи, как эта, Ефросинье было страшно. А вдруг погибнет, не вернется Давид? Она уговаривала, убеждала себя, что ему уготована другая судьба, но страх, как грибница: найдя однажды путь к сердцу, приходил снова и снова.

Фрося вздохнула. Завтра тяжелый день. Она договорилась с отцом Никоном съездить в деревню. Убедила Ретку креститься. Девочка, что удивительно, думала недолго. Узнала, что Ефросинья крёстной будет, и согласилась.

По-хорошему нужно выспаться, но сон не шел. Щенок Каспер, спящий в ногах, поднял голову и сладко зевнул, издав звук, больше похожий на «мяв», чем на то, что подобает слышать от приличной собаки. Захотелось встать, выпить кислого морса, сменить липкую рубаху, умыться.

На первом этаже никого не было. Челядь спала в клетях, пристроенных к дому, но у каждой был отдельный вход со двора. Чтобы попасть на кухню, тоже надо было выйти на улицу. Светильник Фрося зажигать не стала, лунного света, пробивающегося сквозь узкие окна, хватало, чтобы дойти до выхода. Щенок потрусил за своей хозяйкой.

Ночь была прекрасна. Городской шум сменился стрекотом сверчков. С реки дул прохладный ветерок, разгоняя августовскую жару. На кухонном столе стояла крынка с малиновым морсом. В суконном мешке, укутанном в овчину, доходила каша. Ефросинья налила себе пить в небольшой деревянный стакан, коим пользовались слуги, и сделала глоток, прикрыв глаза от удовольствия. За стеной что-то грохнуло. Женщина и не придала бы звуку значения, но Каспер коротко гавкнул и сорвался с места.

— А ну стой! — зашипела Фрося, — перебудишь всех. Однако щенок уже вылетел вон.

Тихо ругаясь насчет бестолочей, которые не могут в ночи дела свои тихо делать, хозяйка поспешила за собакой.

Каспер навалился на дверь кухарки передними лапами и залаял. Фрося схватила его на руки.

— Пойдем, малыш, а то перебудим тут… — договорить не успела, за дверью послышался протяжный хрип. Совершенно не осознавая, что делает, она дернула ручку на себя. Хлипкая щеколда вылетела, и ворвавшийся в темную клеть лунный свет натолкнулся на качающееся тело. Щенок выпал из рук, перекувыркнулся и неистово залаял. Фрося завизжала, срывая горло. Подлетела к кухарке, подхватила её за ноги, поднимая вверх и стараясь не думать о мокром от испражнений подоле.

— Игорь! Яким! Кто-нибудь! — прокричала Фрося что есть сил. Милка снова захрипела и задергалась, молотя ногами.

— Прекрати, идиотка! — из сорванного