у сильного не только преимущество, но и ответственность. Они с Евстафием слишком поздно поняли, что те показатели, что они выставили в капсуле, чтобы протянуть подольше, были опасны для двух мужчин и фатальны для одной женщины. Она умерла молча, не проронив ни слова, только струйка крови текла из носа. Чего-чего, а силы воли девчонке было не занимать. Уже потом, когда их через три дня нашел спасательный корабль, и они проверили, сколько процентов жизнеобеспечения осталось в капсуле, понимание гранитной плитой придавило обоих. Если бы они учли физические показатели девчонки и чуть увеличили бы подачу воздуха, влажности и тепла, чуть посильнее бы выкрутили противоизлучатель, то лейтенант Смирнова была бы жива. Но они даже не подумали, что потребности женского организма иные. Все же равные, все одинаковые. Пол не важен — это вдалбливалось вместе с азбукой. Что ж, цинизм жизни заключается в том, что за ошибки одних зачастую расплачиваются другие.

Вторым уроком было осознание того, что, может быть, Бога нет на сытой и изнеженной Земле. А вот в космосе он есть. Да так близко, что, кажется, руку протяни и коснешься. Там, в спасательной капсуле, изнывая от нехватки кислорода, холода и радиации, Иван молился. Ему для этого не нужны были специальные слова и символы. Вместо церкви — металлический корпус, вместо свечей — звезды. «На войне не бывает атеистов», — сказал Евстафий, и в глазах его отражался космос.

Последним же уроком было понимание того, что не бывает безвыходных ситуаций. Бывают люди, которые не смогли найти этот самый выход.

Их капсула была сломана, она не могла лететь по заданному курсу, ей мешал перегруз. Вся аппаратура связи вышла из строя. Взрывом корабля их отбросило достаточно далеко, чтобы спасатели не могли отследить их траекторию. Следующие десять часов Иван из проплавленной электроники, развороченных трансляторов и разбитых фильтров собирал нечто, способное передавать сигнал в s-диапазоне. В крайне ограниченном пространстве, при нехватке кислорода, когда под рукой лишь брелок — швейцарский нож, а электроника пульта управления превратилась в расплавленное месиво, это было практически нереально. Ключевое слово «практически» между ним и действительно невозможным — пропасть. И он смог. Зациклил примитивное sos, передаваемое каждые десять минут.

Это, собственно, их и спасло. Почти всех. Лейтенант Смирнова была уже четыре часа как мертва…

Коренёв грохнул кулаком по панели управления электромобиля. Раздался жалобный писк электроники. В этот момент зазвонил смарт-браслет.

— Вань, от тебя пропущенные. Только вылезла из Дартового бункера, там не ловит ни фига. Что-то случилось?

— Случилось, — устало произнес Иван. — Ты дома?

— Буду через полчаса. Приедешь раньше, располагайся. Где бар, знаешь. Я закажу сейчас что-нибудь пожрать.

— Закажи, — но браслет уже потух, и только тревожно пищал электромобиль, извещая о поломке. Иван вызвал такси и вышел из своей машины. На боковом сиденье так и лежали красные тюльпаны.

Praeteritum XV

Она же рече: «Равна ли убо си вода есть, или едина слаждьши?» Он же рече: «Едина есть, госпоже, вода». Паки же она рече: «Сице едино естество женьское. Почто убо свою жену оставя, чюжия мыслиши?» Той же человек уведе, яко в ней есть прозрения дар, бояся к тому таковая помышляти.

«Повесть о Петре и Февронии Муромских»

Рынок поражал своими красками, звуками, запахами. Нет, Ефросинья знала, что Муром был одним из торговых городов Волжского пути, но одно дело — читать, а другое — слышать, видеть, щупать.

— Ткани! Посконные, набивные, суконные, бумажные!

— Шелк! Брячина! Коприна! Оксамит!

— Сапоги! Голенища для сапог!

— Бусы, кольца, браслеты стеклянные!

— Бобры к хозяйке добры! Соболя от Новгорода до Константинополя! Куницы для молодухи и девицы!

— Рыба, кому рыба солёная?!

— Рабы, рабы с Киева!

— Калачи, кокурки, дрочены!

Часа ходьбы по рынку хватило, чтобы понять ряд важных моментов. Во-первых, Ефросинью узнавали. Не было ни единого купца, кто бы ни обратился к ней по имени — отчеству. Притом это самое «отчество» было по мужу. Во-вторых, с ценами творилось что-то удивительное. Еда и сырьё стоили дешево, ткани местного изготовления, одежда, обувь, предметы быта на порядок дороже, но подъемно. Импорт стоил, как импорт. Притом шёлк и специи дешевле, чем Ефросинья предполагала. Мелкого стеклянного ширпотреба было очень много, и стоил он копейки, но вещи размером чуть больше уже продавались ощутимо дороже. Например, один бокал стоил тридцать кун. Окна делались только на заказ и были даже не витражными, как в Европе, а собирались из круглых «лепёшек» размером по пятнадцать-двадцать сантиметров в диаметре. Стоила одна такая лепешка в районе четверти гривны. Фрося прикинула, сколько окон она собралась поставить, и мысленно присвистнула. Это какие деньжища-то выходят! Но выход искать как-то надо было. Ей привыкшей к стеклу и бетону, средневековые дома, больше напоминали склепы и находится в них было физически тяжело. С другой стороны спустить все имущество на несколько неровных лепёшек — жалко.

— У меня слюдяные стоят, — отметила Настасья, и они пошли дальше.

Ряд пряностей нашелся сам. По запаху. Лавку Михала показали сразу, а вот там их ждал скандал. Точнее, не ждал, конечно, а вовсю полыхал.

— Ты продал мне горькую соль! — кричал хорошо одетый мужчина средних лет.

— Я предупреждал, что она морская. — Купец хмурился и старался держаться спокойно.

— Да хоть Коломыйская! — не унимался покупатель. — Я купил четыре пуда, что мне теперь с ней делать?!

— Всё то же самое. Слушай, ты у меня спросил, какая соль, я тебе ответил — морская. Ты купил.

— Так потому, что она самая дешевая была на всем рынке!

— Ну, значит, пойди и купи теперь самую дорогую! От меня-то что надо?!

— Деньги возвращай и виру за обиду.

Вокруг начала собираться толпа. Купец ощутимо напрягся. Вдруг сбоку от Ефросиньи раздалось отчетливое покашливание.

— Никита Ива́нов, здрав будь! — зазвенела Настасья. — Чего голдобишь с утра пораньше?

Мужчина повернулся к ним лицом, и Фрося увидела висящую у него на поясе серебряную подвеску со стилизованным рарогом[35].

Да вот, для двора княжеского соль купил, а она горькая, — раздосадовано поведал местный чиновник. — Вернуть хочу.

Однако про виру больше не заикнулся, и то хлеб.

Фрося едва заметно кивнула купцу в знак приветствия, смочила палец и попробовала товар.

— Откуда привез? В Новгороде же не выпаривают морскую соль?

Только теперь тиун обратил внимание на женщину, что стояла подле Настасьи, и побледнел.

Три дня назад он купил дешевую соль, а отчитался, как за обычную. И всё бы хорошо, если бы не княжий кухарь. Забраковал, сказав, что такая не годится, так