Стряпуха обижалась, плакала, говорила, что ей и так удобно.

— При чем здесь удобно? Ты потравить всех хочешь, работая в такой грязи? О ребёнке подумай хотя бы, чудо!

Милка от этих слов только голову в плечи вжимала и пятилась.

Вшшш — горячая щелочная вода полилась на кухонный стол. Заработали скребки.

— Игорь, — это уже неугомонная Фрося дворовому, — нам доски для кухни нужны, к столяру идти?

— Нет, сударыня, я могу. Скажи, сколько да какие.

— По дереву не посоветую, крепкое, а по размеру с локоть в ширину и в полтора в длину. Толщиной не более полудюйма, иначе тяжелые будут. Вверху отверстие с вершок, чтобы вешать за что было. Как сделаешь, принеси, я на них рисунок нарисую, вырежешь? Чтоб для каждого продукта своя доска.

— Если нарисуешь, вырежу.

— Ой, батюшки! Это как же на каждую снедь своя доска?! — кухарка схватилась за голову.

— А так, Милка, что рыбу разделывать и сыр резать на разных досках надо, а не на одном столе. И полотенца стирать регулярно. Иначе черви в животе появятся!

— Свят! Свят! — перекрестилась девка, закрывая живот руками.

До конца недели челядь так и не присела.

Ещё один тяжелый разговор за это время произошел с мужчинами. Причина — грязь во дворе. Сказать по правде, присутствуя в студенческие годы на раскопке богатого Суздальского дома, Фрося искренне радовалась находкам. Чего там только не было! Стоптанные подошвы обуви, осколки керамики, пуговицы, куски упряжи, остатки бочек, кадок, писал. В общем, всякий мусор, который столетиями втаптывался в навоз и щепу, образуя культурный слой.

И вот теперь весь этот мусор лежал у неё во дворе. И издавал по июльской жаре такое амбре, что слезились глаза и чесалось в носу. Мысленно извинившись перед коллегами-археологами, Фрося взялась за дело.

— Конский навоз необходимо вывести, нужники вычистить, кучу мусора на заднем дворе разобрать на то, что можно сжечь и что нельзя.

— Зачем? — в два голоса спросили мужчины.

— Затем, что грязно, запах ужасный и при дожде всё будет в растёкшихся конских испражнениях.

— Щепой засыпем, — пожав плечами, выдал дворовой.

— Засыпем, — согласилась Фрося, но уже чистый двор. Хотя лучше дорожки вымостить.

— Ты собираешься деревом двор застелись? — удивился конюх Яким.

— Смотря, сколько это стоит, и есть ли неподалёку песок с извёсткой.

— Дорого стоит. Лес у Давыда Юрьича на выруб имеется, но мастера за работу серебром возьмут. Песка же — у Оки сколько хочешь. Известь тоже есть, но её привозят с юга княжества.

— Нужно посчитать.

— Посчитай, сударыня, но я всё же не понимаю, к чему такая необходимость.

— Для того, чтобы было чисто, красиво и не пахло.

— Так не нюхай! Прости меня, хозяйка, но, во-первых, это лошади, они всегда пахнут, а во-вторых, вычистишь свой двор, будет долетать запах с других.

— Всё равно меньше, чем сейчас.

Спор с конюхом мог бы ещё долго ходить по кругу, если бы Игорь не задал главный вопрос:

— А куда вывозить-то?

Ефросинья задумалась. Часть мусора можно сжечь, всю битую керамику пустить в бетон, а вот что с конским навозом делать и с человеческими нечистотами, вот совсем не ясно.

— Я подумаю. Но сейчас мне нужны мальчишки лет по десять, которые хотят заработать немного денег, чтобы кучу на заднем дворе перебрать.

— Это ещё зачем? — вновь удивился Яким. — Полбы наваришь, и так сбегутся.

— Затем, что каждый труд должен оплачиваться.

Ребятня набежала в тот же вечер и, узнав, что за перебранную кучу мусора хозяйка платит медяшку каждому, и за расчищенный двор столько же, вылизали усадьбу еще до заката.

Через несколько дней Игорь принес разделочные доски.

— Вот.

— Спасибо, что я тебе за них должна?

— Ничего, сударыня, — удивился дворовый, — я ж служу у вас с супругом.

— Я могу узнать, когда и сколько ты получаешь?

Мужчина немного смутился, а потом все же ответил:

— Князь Давыд платит мне сто кун серебром. Раз в год, после сбора дани с удела.

Дворовый ушел, а Фрося пыталась уложить в голове цены на работников. Сто кун получает дворовый. Это чуть больше новгородской гривны. Конюху платят сто двадцать пять — полторы гривны. Ключница зарплату не получает. Милке дают полгривны. Но челядь живет и ест за счет хозяина. Может, ещё и на старую одежду права имеет. А вот прачка берёт за один день стирки резану, или половину куны. В ясный день выстирать и высушить она успевает полную корзину белья. Притом женщина работает сама на себя, не важно, летний зной или зимняя стужа. Каждый день ли она трудится? Сколько из этих денег тратит на одежду и еду?

С экономикой следовало разобраться поподробнее, а для этого хорошо бы посетить местный рынок.

Поход в торговые ряды Фрося запланировала на воскресенье. Однако она не учла одну важную деталь.

Ранним воскресным утром они с Реткой ещё завтракали, когда в дом вошел Игорь и после короткого поклона выдал:

— Во дворе ожидает Настасья, супруга Ильи-воеводы.

— Пусть заходит. Что ж ты человека на улице держишь? — удивилась хозяйка.

Через минуту в дом вошла полнотелая женщина лет сорока.

— Радуйся, Ефросинья Давыжая! Супруг твой попросил сопроводить тебя в церковь Рождества Богородицы на литургию, — поздоровалась с порога жена Ильи. — Вы причащаться не будете? — замявшись, продолжила она, глядя на стол, на котором после завтрака стоял разлитый по кружкам мятный взвар, и лежало имбирное печенье.

— Меня исповедует и причащает отец Никон, — осторожно отозвалась Фрося, делая себе заметку на будущее подробно расспросить игумена про все эти культурные тонкости.

— Тоже верно, но на Преображение Господне митрополит службу вести будет. Желательно у него причаститься.

— Хорошо, — согласилась Фрося. «Знать бы ещё, когда оно, это Преображение, и что делать в церкви надо. А ещё вопрос с крещением Ретки решить следует до приезда Давида и желательно с девочкой поговорить заранее, а не ставить её перед фактом».

— Пошли, Ретка, на службу.

У девочки глаза стали, словно блюдце, а лицо залилось краской. «Что ж она на всё загорается, как лазер?» — в очередной раз удивилась Фрося.

— Вы так будете? — Брови Настасьи удивлено поднялись. Ефросинья осмотрела себя и девочку. На Ретке было охристое льняное платье с зеленым шелковым пояском. На Фросе светло-синее, с длинными рукавами, собранными в складки, манжеты украшала тесьма, сотканная из серебра и синего шелка, на шее нитка бус морского жемчуга, жесткая кичка, обтянутая светло-коричневым шелком, поверх белый шелковый плат. На поясе висел кошель с серебром.