Велес, отец лесных стад, обещал своим детям защиту от гнева Громовика, и Смеяна слышала этот многоголосый призыв. Светловой не мог удержать ее: в ней мигом проснулись силы во много раз сильнейшие. Она вырвалась из его объятий и потянула его за собой к лесу, то ли плача, то ли что-то крича. Горячий вихрь уже обжигал лицо и шевелил волосы, глубинное чувство сильнее сознания властно тянуло ее во мрак холодных ветвей.

Люди закрывали головы руками, толпой бежали из хором, падали с крыльца, мчались из воротного проема; другие неслись им навстречу; сталкиваясь, люди падали на холодную землю и пытались ползти сами не зная куда, прижимались к земле, не в силах встать. Вслед за Смеяной и Светловоем отроки бежали к лесу, не разумом, но звериным чувством осознав – чем дальше от города, тем безопаснее.

Огненное колесо повисло над самым городком, превратив ночь в одну нескончаемо-жуткую вспышку молнии, одно нескончаемо-дикое, леденящее ожидание удара. На миг стало тихо, у людей перехватило дыхание, и каждый удар сердца казался последним.

И громовое колесо стремительно ринулось вниз. Словно с горы, пылающий шар катился с облачных высот к земле, рассыпая густые вереницы ярких искр, разбрасывая клубы горячего пара. Грохот сменился густым нарастающим гулом.

Над самыми крышами огненное колесо вдруг вспыхнуло ярчайшим белым светом, достигнув наивысшего накала, и рассыпалось пламенным дождем. В один миг все постройки, от княжьего двора в середине до бревен тына, оказались объяты пламенем. С гулом и треском пылал огромный костер на том месте, где несколько мгновений назад были многочисленные клети и терема, еще пахнущие свежим деревом; теперь же к облакам вздымалось бешено пляшущее огненное море, и само небо окрасилось багровыми отблесками.

Сбившись в тесную кучу под первыми деревьями опушки, люди смотрели на пламя. Горячее дыхание огня разом оттеснило зимний холод, воздух был заполнен бешеным гулом и треском пламени. Одно за другим падали объятые огнем дубовые бревна тына. В проломы на мгновения становились видны постройки: каждая казалась сложенной из тоненьких черных палочек, а щели светились огнем. Потоки и волны, ручьи и языки пламени кипели и бушевали везде, куда доставал взгляд. Мощным потоком пламенеющие искры неслись к самому небу, и тучи расползались в стороны, точно боялись, что неудержимое пламя захватит и их.

Люди смотрели на огонь, прижавшись друг к другу и не говоря ни слова. Лица горели от жара, от дыма першило в горле и щипало глаза, слезы текли по щекам, промывая горячие дорожки в копоти. Недавний ужас сменился подавленностью – едва построенный город погибал на глазах, и на гибель его обрекли сами боги. Мыслей еще ни у кого не было, но душу каждого заполнило чувство безнадежного поражения.

Смеяна прижималась плечом к груди Светловоя, но даже не помнила о нем, не в силах отвести глаз от огня. Теперь она знала, почему ей так хотелось уйти отсюда.

Огромный костер было видно на высоком берегу на многие десятки верст. И в Лебедине, и в следующем становище Боровске дозорные на заборолах видели исполинский пожар. На много верст вокруг люди сотворяли знак Молота и Чаши, призывая защиту Сварога.

Но продолжался пожар недолго: еще не все жители окрестных огнищ успели заметить отблески и прибежать на берег, как все было кончено. Жадно, как изголодавшийся Змей Горыныч, поглотив городище, пламя разом опало. При свете бесчисленных рдеющих головешек стало видно, что на месте городка раскинулась широкая черная проплешина, а позади нее показались Истир и дрёмический берег, еще сегодня днем заслоненный стенами. Над пожарищем поднимался душный горячий дым, а из глубин леса ползла сырая холодная ночь.

Вспотевшие во время пожара люди разом задрожали от холода. Опомнившись, все зашевелились, стали хлопать себя по плечам, рукавами отирать с лиц копоть, пот и слезы. Руки и ноги дрожали, говорить никому не хотелось. Да и сказать было нечего. Боги яснее ясного указали, что не потерпят города на этом месте, а волю богов не обсуждают.

* * *

Князь Держимир лежал, не сняв даже черевьев и уткнувшись лицом в мягкий, приятно-прохладный куний мех одеяла. Он едва дошел до своей горницы из святилища, хотя и нужно-то было только пересечь двор. Какие-то волны качали его, бессильного и безвольного. Порой сознание проваливалось в глубину бесконечной, неизмеримо-глубокой черноты, и он не помнил, где он и кто он. Где-то в этой черноте мелькали неуловимые отблески огня, Держимиру хотелось зажмуриться, но глаза его и так были закрыты, и спрятаться от этих отблесков было некуда. Порой находило недолгое просветление, и Держимир осознавал, что лежит в своей спальне, что ворожба закончилась и скоро утро. Но у него не было сил поднять голову навстречу рассвету. Эта ночь выпила из него все силы.

Кто-то тронул его за плечо. Держимир резко повернулся, лицо его было страшно, как у зверя. Возле лежанки стоял хмурый Байан-А-Тан с ковшом воды в руке.

– На, – коротко и угрюмо сказал он и протянул брату ковшик. – Выпей хоть.

С облегчением переведя дух, Держимир сел и обеими руками сжал бока деревянного ковшика, боясь не удержать. Баян присел на край лежанки и молча ждал, пока Держимир допьет.

– Это ты! – с трудом выдохнул Держимир, опустив пустой ковшик на колени. – А мне померещилось…

Баян молча кивнул, не дослушав. Несколько мгновений они молчали, а потом Баян хмуро выговорил:

– Гнать тебе ее надо, брате! Мне Соколика жалко, да Соколик что! Вот ты… Она ведь и тебя сожрет. Сожрет! Гони ее прочь, пока не поздно!

Держимир тяжело положил руку на плечо брата и крепко сжал. Он не мог ответить, но и сам уже знал, что дальше так жить нельзя.

* * *

Несколько следующих дней Ольховикам и Перепелам отбоя не было от гостей. Ближние и дальние соседи, ночью заметившие пламенные отблески в небе, приезжали подивиться на огромное пожарище. Светловоева дружина и городник, снова поселившиеся у Ольховиков, понемногу отошли от потрясения и принялись рассказывать. Слушатели охали, ахали, творили знаки Молота и Чаши. Кто-то пустил слух, что угольки с княжьего пожарища послужат самым надежным оберегом от пожара для любого дома, и каждый из гостей стал прихватывать по угольку-другому. Иные, из дальних, хватали целыми горстями – на всю родню и соседей. Городник почему-то сильно злился на такое разоренье, хотя умный Кремень сказал ему: снявши голову, по волосам не плачут.

Через несколько дней из Славена приехал сам Велемог. Кремень еще в ночь пожара послал ему отрока с известием, но князю было мало рассказа – он хотел увидеть все своими глазами.

По правде сказать, Кремень не удивился тому, что князь покинул стольный город в распутицу, когда кони спотыкаются