Фина не сомневалась, что Ханнес решил пройтись, но она знала, как часто бесследно исчезали люди. Обычно это были старики, инвалиды, оставшиеся без родителей дети. Взрослые здоровые люди тоже пропадали, но потом они появлялись с клеймом геев или нацпредателей в газетах, передачах Нацвещания.

Началось все давно. В доме, где Фина поселилась по распределению после института, в дальнем подъезде жил слепой старик. Каждым ранним утром старик в одном и том же пиджаке выходил на прогулку со своей собакой. Когда с ним здоровались, он поворачивался на голос, улыбался и снимал шляпу.

— Почему вы так рано гуляете всегда? — спросила его как-то Фина.

— В это время меньше всего шума, — узнав ее, ответил старик.

Однажды он не вернулся с прогулки. Собаку его тоже больше никто не видел. Через несколько дней в квартиру старика заселился переехавший из села юноша, как потом выяснилось — племянник какого-то чиновника Нацжилинспекции, в ведении которой находился дом.

Фина часто думала о слепом старике. Остальным было жалко не его, а собаку.

В поисках сына Фина обошла дом, заглянула на школьный двор, посмотрела в близлежащих магазинах. Ханнеса нигде не оказалось. Может, он пошел ей навстречу к работе? Тогда Ханнес наверняка бы заметил мать, даже с другой стороны улицы. Библиотека? Нет. Кино? Что там сейчас идет?.. Нет. Встречать отца? Зная, что мать возвращается домой раньше Телля, сын предупредил бы ее.

Если с сыном ничего не случилось, а Фина в это верила, то он, скорее всего, где-то сидит. Нужно было найти его до того, как народ заполнит улицы, возвращаясь с работы. Любой окрик со стороны, который Ханнес не заметит, может стать роковым.

Нашла сына Фина на скамейке в скверике у нацпочты. У ног Ханнеса скакали воробьи, хватая с земли крошки. На правой коленке Ханнеса листами вниз лежал открытый блокнот. Фина подошла сбоку, села рядом и положила ладонь на руку сына.

— Тебе не холодно сидеть?

— Нет. Только на воздухе спать хочется. Когда сажусь, сразу прямо тянет в сон.

— Давно ты тут?

— После обеда. Такое солнце было горячее… Я каждый день здесь. Кормлю птиц, рисую их, — запустив руку в карман куртки, Ханнес вытащил остатки хлеба. — Домой до вас прихожу, чтобы вы не волновались. Сегодня просто увлекся.

— Сегодня я вернулась раньше. Захожу домой, а тебя нет, — Фина опустила глаза. — Я испугалась, что ты совсем ушел.

Сев на корточки перед матерью, Ханнес обнял ее ладони.

— Я не ушел бы. Я знаю, что тогда вам будет хуже. Вы только не ссорьтесь с папой и не обижайтесь друг на друга из-за меня. Пожалуйста.

Значит, сын все понимает, что у них происходит. Фине стало стыдно за себя с Теллем. Но еще больше ей было жалко своего мальчика.

— Не плачь, мам, — чуть сжал Ханнес ее руки.

— Я не плачу.

Фина моргнула, уронив слезу с ресниц.

— Я слишком хорошо знаю твоего отца. Ему было бы проще, если б ты ушел, — призналась она. — Конечно, отец этого не хочет и никогда не скажет об этом даже самому себе. Но он понимает, что тогда ему ничего не пришлось бы делать.

— Почему? — Ханнесу казалось, что мать несправедлива к Теллю.

— Он не привык принимать решения. Или боится — не знаю. Он их только исполняет.

Ханнес заметил разочарование на лице матери.

— Как вы тогда поженились? — хотел понять он.

— Я предложила, — просто ответила Фина.

Глаза сына стали большими от удивления.

— А он?

— А он пошел и все сделал.

Фина хотела попросить блокнот сына, но вспомнила, что у нее есть свой. Достав его, она стала писать историю своей свадьбы с Теллем. Выходившие из-под ее пера красивые буквы Ханнес схватывал сразу.

"Отец занял очередь в ЗАГС в три часа ночи. ЗАГС открывался в девять утра, а у меня в восемь начиналась смена. Я пришла на нее, разложила чертежи, и мне надо было уже бежать к ЗАГСу. Отец был там уже, в кабинете регистрации. Я забежала туда и сразу села на стул напротив него. Я думала, что не успею. Но получилось так, что отец, когда занимал ночью очередь, оказался вторым".

Дочитав до конца, Ханнес улыбнулся.

— Кто-то должен выносить на сцену пианино, чтобы артист играл на нем. Папа думает — это тяжелее.

В словах сына Фина узнала Телля.

— Артисты играют на рояле, — поправила она.

Фина не стала говорить Ханнесу о том, что, когда их с Теллем расписали, каждый из них пошел на свою работу. По-другому было нельзя.

— А я мороженое купила, — вспомнила Фина. — Тебе, отцу, всем нам. Оно дома.

— Такое, как тогда, в парке? — с надеждой спросил сын.

Фина замялась.

— Нет, — нерешительно произнесла она. — В магазинах у нас такое мороженое не продают. Я купила сливочное.

— Сливочное? — прищурился Ханнес. — Сливочное я тоже люблю. А я думал к вашему приходу сделать яичницу.

— Знаешь что, — засветилась Фина. — А пойдем сейчас в кафе поедим мороженое.

— Кафе? — переспросил сын.

Фина с улыбкой кивнула. До конца рабочего дня оставалось больше часа. Ханнес подал матери руки, и Фина поднялась со скамейки.

Конечно, лучшие кафе были в центре города. В округе же хорошим считалось заведение со странным названием "За нас!" Если не брать рабочие столовые с их пирожками с повидлом, плюшками да компотами, это кафе было единственным, которое могло предложить детям что-то еще, кроме сушек и сладкого чая. Фина шутила, когда проходила мимо, называя его то "За нос", то "Занос".

Кафе располагалось в том же здании, где и Нацторг, только сбоку. Из открытых дверей доносился запах настоящего кофе. Фина остановилась и, закрыв глаза, вдохнула его. Такой кофе она не пила много лет. Тот кофе, который иногда появлялся у них на работе, был всего лишь лучше, чем ничего.

Фина решила занять столик у окна. Предложив сыну сесть, она положила сумку на стул и отправилась читать меню. Оказавшись в незнакомой обстановке, Ханнес мял в руках шапку, озираясь по сторонам. Под потолком медленно крутились лопасти вентиляторов. Девушка в белом фартуке и шапочке вытирала тряпкой клеенку на соседнем столе. В углу, не отпуская пальцами чашку, читал газету худой военный. А из окна виднелась улица, по которой всегда возвращался с работы отец.

Убиравшая стол девушка подняла глаза на Ханнеса и улыбнулась. Смущенный ее вниманием, Ханнес перевел взгляд на военного. Он никогда не думал, что