открыто и напористо добивалась от партийных, государственных и общественных структур уважения ветеранских прав и соблюдения ветеранских привилегий: теперь эта ее функция получила наконец-то официальное закрепление в уставе[875].

Глава 8. «Сообщество заслуживающих»

Мы пролили кровь за Советскую власть, пришло время и ей заступиться за нас[876].

На протяжении почти всей советской истории подавляющее большинство ветеранов не было связано с какой-либо организацией. Тем не менее они явно составляли часть широкого народного движения. Выжившие в боях входили в то, что я называю «сообществом заслуживающих» – в группу людей, объединяемых требованием особого отношения к себе[877]. Со временем эта общность превратилась в статусную группу, а в конечном счете, и в организационную структуру, интегрированную в советский социальный порядок. Ход этой институционализации, обусловленной последствиями войны, не был столь прямолинейным, как порой кажется. Она шла рывками, преодолевая многочисленные политические, экономические и идеологические барьеры; в итоге на борьбу, обеспечившую ветеранам признание, ушли тридцать лет. Этот структурный процесс тесно переплетался со становлением и оформлением представлений о ветеранских заслугах, привилегиях и благах – концептуальной триады, позволяющей анализировать сложное взаимодействие коллективных эмоций, правового статуса и экономики дефицита.

Говоря о «заслуге», я имею в виду претензию человека на особое отношение к себе со стороны общества, в котором он живет. Сам по себе такой запрос следует отличать от его актуализации, которую лучше описывать с помощью понятия «привилегия». Обсуждаемое здесь требование носит прежде всего символический характер: в результате его принятия социумом определенная категория граждан оказывается в большей степени достойной общественного уважения, а также доступа к дефицитным товарам и услугам, чем все остальные люди. Масштабы реального обеспечения описанного отношения в СССР зависели от множества факторов, включая наличие товаров и услуг, готовность акторов на всех «этажах» общественной пирамиды обеспечивать их, качеств административной системы, включая ее способность эффективно управлять распределением, а также от наличия у самой привилегированной группы потенциала, позволяющего настаивать на предоставлении привилегий вопреки запросам конкурирующих групп. По этой причине кажется полезным введение третьего аналитического понятия, а именно «блага». Как раз оно и характеризует фактическое предоставление товаров, услуг или уважения, обещанных привилегиями[878].

В динамическом взаимоотношении, связывающем заслуги, привилегии и блага, иногда трудно различить, что было причиной, а что следствием. Присущее ветеранам стойкое ощущение собственных заслуг отчасти проистекало из практик военного времени, когда люди в погонах считались наиболее ценными гражданами. Официальные посулы особого статуса и предоставление кое-каких благ в ходе демобилизации усилили подобные настроения, которые никуда не делись и после отмены привилегий для фронтовиков, состоявшейся в 1947–1948 годах. Ветераны по-прежнему чувствовали, что у них действительно есть особые права, и продолжали добиваться их институционального закрепления. Более того, тот статус, которым наделялись бойцы в годы войны и который с 1978 года распространили на ветеранов, отчасти был продуктом неохотных уступок, сделанных государством под давлением настойчивых требований солдат, ветеранов и их семей, мотивируемых чувством того, что они добиваются чего-то вполне заслуженного. Наконец, неравномерное и недостаточное предоставление реальных благ еще сильнее утверждало ветеранов в собственной уникальности: чтобы получать то, что признавалось их законным правом, старые бойцы вынуждены были писать письма, жаловаться лично и искать помощи высокого начальства, способного обеспечить реализацию этого права в каждом отдельном случае. По ходу дела ветеранам приходилось подчеркивать свою заслуженность, предъявлять свидетельства своих фронтовых подвигов и отстаивать свою принадлежность к привилегированной группе. Этот постоянный ритуал, подтверждающий отнесение к «участникам войны», не мог не укреплять их уверенность в том, что уже имевшийся особый статус дан им по праву: так замыкалась причинно-следственная связь между заслугами, привилегиями и благами.

Таким образом, мы наблюдаем здесь социокультурный процесс, который не замышлялся и не контролировался кем-либо из его участников, а также не являлся ни просто результатом «больших стратегий» государства, наткнувшегося на скалу спорадического индивидуального сопротивления, ни движением «снизу», вовсе не зависящим от подобных стратегий[879]. Скорее, речь должна идти о динамике стратегических и тактических действий как государства, так и негосударственных акторов, в конечном итоге обернувшейся институционализацией внутри советского общества самобытной группы, которую система никогда и не думала создавать[880].

Это новое социальное образование переживало разнородные модусы интеграции – и как самостоятельная группа (внутренняя интеграция), и как типовая часть советского общества (внешняя интеграция)[881]. Во внутреннем плане оно, начиная с 1956 года и далее, начало вбирать в себя формально организованные ветеранские группы, а с конца 1970-х годов ветераны во все большем количестве пополняли расширяющуюся статусную группу участников войны. Во внешнем плане растущее влияние Советского комитета ветеранов войны все теснее связывало ветеранское движение с политической системой, а ритуалы и дискурсы культа войны символически укореняли ветеранов в советском обществе в целом[882]. Наконец, в период «перестройки» ветераны превратились в полноценную корпоративную группу, обладающую разветвленной организацией и прямым представительством в государственных органах. Интеграция ветеранов в политическую структуру и в систему привилегий, стратифицирующую советское общество, способствовала внутренней интеграции группы: во-первых, привилегии провоцировали дальнейший рост коллективных ветеранских притязаний; во-вторых, обладание привилегиями все более сплачивало ветеранов в качестве статусной группы; в-третьих, становление нового статуса вызывало негодование тех, кто был исключен из новоявленного социального образования. Именно в этот момент «сообщество заслуживающих» трансформировалось в поколение: с одной стороны, по мере того как уходили старшие когорты ветеранов, группа все заметнее сводилась к собственно фронтовому поколению; с другой стороны, со временем ее статусные претензии все чаще наталкивались на недовольство, раздражение или даже пренебрежение, демонстрируемые более молодыми советскими гражданами[883].

Стержнем народного движения, объединившего фронтовиков Советского Союза, стало представление о том, что служение родине в грозную пору дает право на послевоенные блага. Эта идея не могла внезапно возникнуть из крови, грязи и страданий, пропитавших фронтовой опыт; не была она и продуктом большевистской идеологии с ее стратегическими воплощениями; наконец, в ней трудно увидеть и один из компонентов «современности». Скорее всего, культурно опосредованный опыт войны активизировал и усилил давнюю политическую традицию. Российское государство всегда признавало, что воинская служба должна вознаграждаться особыми привилегиями – пусть даже многие из них просто оставались на бумаге, а другие имели более чем скромное материальное выражение. Однако и самая минимальная поддержка служила подтверждением того, что ветераны имеют право на особое обращение.

Россия имеет долгую историю государственного вспоможения подобного типа[884]. Как и в других странах, местные ветераны войн, особенно инвалиды, оказались одной из первых групп, выделенных для специального государственного попечения[885]. Уже во второй половине XVII века