1967 году Герои Советского Союза и кавалеры орденов Славы получили некоторые дополнительные льготы[936]. Однако ничто из перечисленного не меняло того факта, что в правовом смысле с 1948 года ветераны так и не сделались единым целым. В их сообществе выделялась только одна группа, а именно инвалиды войны, с расширяющимися (хотя и все еще скудными) привилегиями, в то время как все остальные фронтовики оставались без правового статуса, несмотря на всю помпезность культа Победы.

Таким образом, наблюдавшиеся в 1950-х годах организационные сдвиги, описанные в главе 7, не сопровождались восстановлением привилегированного положения бывших бойцов. При этом, однако, упразднение статусной группы ветеранов, произошедшее после 1947 года, вовсе не означало исчезновения «сообщества заслуживающих», состоявшего из уцелевших фронтовиков. Несмотря на свои тоталитарные устремления и относительно современные средства социальной инженерии, советское государство не могло создавать и упразднять социальные группы по своему произволу. В тех случаях, когда социальная общность интегрировалась на столь же глубинном психологическом уровне, на каком сплачивались ветераны, претендующие на особый статус, государственное противодействие было способно лишь блокировать институционализацию подобных чувств – но стереть их полностью оно не могло.

Претензии «заслуживающих» на особое отношение не удовлетворялись официально предоставленными правами. Ветераны вечно были недовольны теми скудными привилегиями, которые устанавливались для них государством. Даже в 1945–1947 годах, в сравнительно «сытое» время – разумеется, этот период был «сытым» лишь в плане законодательно декларируемых привилегий, а не их материального воплощения, – ветераны были склонны приписывать себе права, которых они на самом деле не имели. Наиболее часто и довольно широко встречалось превратное толкование понятия «месячного срока», упомянутого в законе о демобилизации. В то время как закон требовал, чтобы местные власти в течение месяца после возвращения обеспечивали ветерана постоянной работой (непрерывность стажа, необходимая для получения пенсии, не допускала более длительных перерывов), в народе считали, что вернувшийся с войны солдат получает право на один месяц отпуска[937].

Порой ветеранам даже удавалось убедить в своем мнимом праве на «демобилизационный отпуск» местные власти. Так, первый секретарь Архангельского обкома КПСС Борис Николаев в ноябре 1945 года с гордостью докладывал Георгию Маленкову, что многие демобилизованные солдаты сразу же после возвращения приступили к работе «как стахановцы», не используя полагающийся им месячный отпуск[938]. Секретарь Курганского областного комитета партии в январе 1946 года оправдывал 8814 неработающих ветеранов, находящихся в его партийной юрисдикции, тем фактом, что большинство из них «еще использует предоставленный им по закону отпуск»[939]. Наконец, по сообщению секретаря Свердловского обкома, многие вернувшиеся герои отказываются от причитающихся им месячных каникул, хотя встречаются и такие, кто не желает приступать к работе, даже «отгуляв» «свой законный месячный отпуск»[940]. Практика предоставления таких отпусков была настолько распространенной, что даже уполномоченные Комиссии партийного контроля не критиковали ее, осуждая лишь злоупотребления этим мнимым «правом». В частности, представитель КПК в Архангельской области в конце 1945 года докладывал, что среди тех, кто так и не приступил к работе после месячного перерыва, были и члены партии[941]. Действительно, некоторые ветераны трактовали нормы демобилизационного закона еще более вольно и пытались продлить отпуск до 1,5–2 месяцев[942].

Еще одним вымышленным правом, в наличии которого ветераны убеждали не только друг друга, но и – иногда – местные власти, было возвращение прежнего жилья раскулаченным крестьянам. Во второй половине 1945 года в центральные органы поступало все больше и больше сообщений о том, что сыновья кулаков требуют в качестве поощрения за воинскую службу вернуть им родительское жилье. Еще больше московских чиновников беспокоил тот факт, что таким «классовым врагам» порой удавалось убедить местные власти в том, что они действительно заслужили право на возвращение своих старых домов[943]. Далее, один демобилизованный майор из Москвы написал в армейскую газету «Красная звезда» о другой мнимой привилегии, которую он измыслил, ознакомившись с английским пропагандистским журналом «Британский союзник». Он ссылался на статью о демобилизации в Великобритании, которая принадлежала перу знаменитого писателя и эссеиста Джона Бойнтона Пристли. В частности, офицер указывал на сообщение автора о том, что британским ветеранам выдаются деньги на приобретение (или ваучер на бесплатное получение) гражданского костюма. Поскольку, согласно неустанным утверждениям «Правды», ни одна страна мира не заботится о своих ветеранах так бережно, как Советский Союз, фронтовик делал вполне логичный вывод: если эксплуатируемый ветеран в буржуазной Англии получает от своего государства костюм, то советский ветеран тем более должен получить то же самое. «Пожалуйста, поясните, имеют ли право наши демобилизованные офицеры на получение гражданской одежды? – спрашивал он газету. – И как реализуется такое право, если оно у нас есть?» Мы не знаем, удалось ли этому офицеру убедить кого-нибудь в обоснованности своих притязаний на штатскую одежду.

Многие ветераны с ожесточенной решимостью боролись за привилегии, которые, как им казалось, они заработали кровью. По их мнению, особый ветеранский статус после войны уже был гарантирован тем, что они оказали неоценимую услугу обществу. Защищая сограждан, они рисковали здоровьем и жизнью. И за эти жертвы общество было у них в долгу – по крайней мере, так они думали. «Я отдал армии половину своей жизни, ее лучшие годы, – писал Борис Андреев из города Чкалова в «Красную звезду» в 1946 году. – За двадцать лет службы я изъездил весь наш Союз, служил на севере и на юге, в центре и на Урале. Кроме нормальной школы окончил Академию. Участвовал в Великой Отечественной войне. Имею несколько правительственных наград. И вот теперь по сокращению штата я оказался ненужным»[944]. «Прошу оказать мне содействие в прописке меня в городе Ленинграде на площадь родной тети, у которой ранее я проживал, – писал в Верховный Совет другой ветеран. – Прошу учесть мою долговременную военную службу, где я прослужил в Краснознаменном Балтийском флоте с 1938-го по 1945 год в должности командира автоматной роты, имея звание старшего лейтенанта. С 1941-го по 1945 год – участвовал беспрерывно в боях против немецких захватчиков, где я был четыре раза ранен и в 1945 году был уволен в запас по ранению»[945].

Упоминания о боевых ранах повторялись из письма в письмо[946]. Если сам факт защиты Отечества и связанные с ним риски уже были основанием для особого отношения, то фактическое принесение в жертву собственного тела многократно усиливало надежды на воздаяние. В направляемых в Верховный Совет СССР прошениях, содержащих, в частности, просьбы избавить от погашения кредитов, инвалиды-фронтовики часто использовали этот аргумент для подкрепления собственной позиции. В первых же строках обозначая свое физическое состояние («Я