лимейское вино? Или не обменяли на что-нибудь ценное?

- Наверное, не выпало важного случая, - вздохнула я.

Точно, две пузатых бутылки так и стоят у окна.

- Скажите, его пьют тёплым или холодным?

- Лучше охладить, - он глянул заинтересованно. – Наморозить вам льда?

- Так справимся, - отмахнулась я.

Достала гвоздь, вставленный между двумя брёвнами для хозяйственных надобностей, отковыряла им задвижку окна, тоже сделанную из гвоздя. Открыла обе рамы и выставила одну бутылку в сугроб под окно. Закрыла окно и плотно задёрнула штору.

Генерал смеялся.

- Вы всё делаете не так, как все другие люди. И если подумать – не так, как маркиза дю Трамбле. И слава всевышнему, что здесь никто её не знал достаточно хорошо. Постойте, а камеристка?

- Она искренне верит, что это тюрьма и прочие лишения так изменили маркизу, - вздохнула я. – Скажите, вам в самом деле хорошо от того, что я – это не она?

- Очень хорошо. Необыкновенно хорошо. Просто замечательно, - он снял со своей шеи цепь и вытянул из-под слоёв одежды подвеску.

Да какую – необыкновенной красоты красный камень, внутри у которого будто сполохи огня. И он шагнул ближе, и надел эту штуку мне на шею.

- Что это, Анри?

- Это… такая вещь. Немного защитная, немного усиливающая способности. Она не от людей, она от Старших, а мне досталась по наследству. И я хочу, чтобы теперь была у вас. Можно сделать другую цепь, чтобы носить с красивыми платьями. Как захотите, в общем. Прекрасная Эжени.

Эх, а мне нечего ему подарить. Или не нужно? Или можно… подняться на цыпочки и поцеловать? Самой?

Так, кажется, я всё делаю правильно, потому что он с улыбкой обнял меня, и сел на лавку, и усадил на колени.

А меня снова вштырило. Потому что, ну, Марьюшка сделала всё, что смогла, и как можно было в здешних условиях. Что-то вымыли, что-то удалили, что-то уложили… Но это всё равно я, а никакая не прекрасная маркиза.

- Только… Анри, я…

- Вы хотите раскрыть мне ещё одну страшную тайну? – улыбался он.

- Ваша маркиза была прекрасна, а я… я несовершенна.

Он посмотрел на меня так, будто я сказала что-то, совсем не то.

- Вы самая-самая, - и ведь так говорит, что невозможно не верить. - Вчера кто-то очень сладко пел что-то про уста, и очи, и чело, - говорил он тихо между поцелуями.

Ох ты ж, слушал, слышал и запомнил.

- Это песня такая, - улыбнулась я. – Но я могу. И так, и не только.

Целовать заинтересованного в тебе мужчину, это… это вдохновляет ещё сильнее. А руки заинтересованного в тебе мужчины – это что-то волшебное, и даже не потому, что тот мужчина – маг. А просто само по себе.

Я ещё подвисла, потому что совсем не понимала, с чего начинать снимать его пафосный наряд. Отстегнуть застёжку из кружевного жабо? Или сначала пуговицы? Сама-то я оделась просто, и из здешней эротической моды обладала разве что сорочкой из очень тонкого полотна с восхитительным кружевом и гладкими шёлковыми чулками со швами сзади. И вышло, что это самая что ни на есть эротика – судя по огонькам в его глазах, когда он всё это увидел.

Да, это вам не футболку снять, и даже не пуговицы на рубашке расстегнуть. Впрочем, когда мы свалили нашу одежду вперемешку кучей на лавку, то оказалось, что… всё хорошо. И даже если он не умеет разговаривать с женщиной, то что с ней делать, вполне знает, и хочет, и может.

А я что? Я тоже и хочу, и могу.

Ты просто идёшь вперёд – только уже не одна, а вдвоём. И это восхитительно, когда вдвоём. Больше, чем просто разговор, больше, чем просто танец, больше, чем просто свидание. Вы просто вдвоём, до самого конца – вдвоём. Поёте, танцуете, бросаетесь с вершины… куда-то. Летите.

- Вы лучше всех, мой прекрасный друг, моя Эжени.

- Вы необыкновенный, Анри.

- Пьём за вас?

- За нас.

Бутылку выудили из снега, и как раз вовремя – она ещё не успела замёрзнуть.

- Вы ещё споёте для меня, Эжени? Вы замечательно поёте. Никто так не умеет.

- Да сколько захотите. Я очень люблю петь. А вы? Что вы любите делать?

- А я буду слушать вас, и мне будет хорошо. Я обычный, если бы родился в другой семье – то мог и до генерала не дослужиться, - смеялся он.

- А я ведь только сегодня поняла, что вы и есть тот самый брат короля, который не любил беднягу Женевьев.

- Не любил – мягко сказано, терпеть не мог. Но смерти ей не желал.

- Верю.

- И никак не мог предположить, что этим именем может называться прекрасная, добрая и необыкновенно талантливая женщина.

Он перебирал мои волосы, я обняла его и тоже касалась то тут, то там – чтобы, ну, познакомиться со всех сторон, везде, во всех смыслах. А он улыбался, и тоже то поглаживал, то целовал, и как же это оказалось хорошо!

А потом в дверь поскреблись. Аккуратно, но настойчиво.

- Кто это не может без вас ночью? – рассмеялся Анри.

- Они пришли спать. Пустим?

- Ваши волшебные коты? Придётся, наверное.

- Ничего, летом я обустрою второй этаж, переберёмся туда. Там никто нам не помешает.

Я поднялась, набросила на себя рубаху – на всякий случай – и сняла все заклинания с двери. Снялись легко, если что. Приоткрыла дверь – точно, коты. Молча просочились внутрь, Вася уселся и принялся вылизываться, а Муся пошла обнюхивать Анри. Обнюхала. Осталась довольна, и тоже взялась облизывать бок.

Я же прислушалась – что у нас в доме.

У нас в доме что-то происходило в зале – кто-то похрапывал, кто-то тихонечко разговаривал. А в кухне должен остаться пирог с рыбой, и ещё кое-что… Я поняла, что вполне проголодалась, в ужин-то не до еды было. Нащупала меховые тапки, обулась, выскользнула наружу.

Прокралась поближе к зале, прислушалась.

- А потом пошла девица по воду, а косолапый-то её подкараулил, и хвать! И утащил к себе в берлогу. Уж она плакала и кричала, и просила отпустить, но не отпустил он её, - размеренно и напевно говорила Меланья.

Шуршало веретено – эта девочка не умеет просто так сидеть. Даже когда парню сказки рассказывает. Парень же, надо