почти девяносто килограммов. Он больше не был вундеркиндом — он все еще был талантливым, даже удивительным хоккеистом, но каждый скачок роста означал, что ему вновь придется приспосабливаться к новому размеру, ощущению своего тела, что не просто дается на льду, и поэтому другие дети начинали догонять его.

Был ли Майк лучшим игроком в Дулуте? Возможно. Но когда он играл в турнирах, которые привлекали лучших из Миннесоты или Висконсина или обоих штатов, тогда он не был лучшим из лучших. Что он умел лучше всего? Бить, не сдвинувшись с места принимать удары, хотя на таком уровне хоккея технически это не было разрешено, и за драку можно было получить отстранение. Когда в пятом раунде Майк был зафрахтован «Нашвилл Предаторз», то знал, что никто от него и не ожидает, что он станет незаменимым элементом первой пятерки или даже второй. Его выбрали на очень специфическую роль.

И он был лучшим в своем деле, но в отличие от своего детства, оставался лучшим до самого конца. Никто не хотел драться с Майком Брауэром. Если ты сразишься с Майком Брауэром, ты проиграешь, а если нет, то уж точно не уйдешь живым и здоровым. Парни на десять лет моложе его, увидев, с кем им предстоит драться, вздрагивали. И если каким-то чудом побеждали, то потом трепались об этом в течение нескольких дней любому, кто был готов слушать. К тому времени, когда Майк ушел в отставку, драка с ним практически стала обрядом посвящения среди силовиков и агитаторов лиги.

Майк не рассказывал мне об этом. Я знаю о его репутации от огромного количества людей, которые связывались со мной после его смерти и делились своими страхами перед «Большим Плохим Брауэром». Делились своими воспоминаниями о боях, которые он выиграл и боях, которые проиграл; о том, как никогда, никогда не отказывался поднять свои перчатки. Майк не рассказывал о своем детстве, не любил говорить ни о чем, что можно было бы счесть «личным». Именно Лори рассказала мне о его детских годах, и именно она великодушно позволила мне поделиться этой историей, потому что это важно.

Со слов Лори Майк подрался первый раз, защищая своего младшего брата Тома. Том был мелким для своего возраста, немного неуклюжим. В общем, легкая добыча, и на детской площадке Майк увидел, как брата втоптали в грязь. Лори немедленно вызвали в школу, пришлось уйти с работы. Приехав, она обнаружила избитых сыновей и сначала разозлилась, но потом ей сообщили, что дети, с которыми дрался Майк, пострадали сильнее, хотя он был один против троих, и что из всех наименее пострадал.

Лора любит рассказывать эту историю, а мне нравится ее слушать.

Майк был защитником. Я уверен, что он бы поспорил, сказал, что это какая-то романтическая чушь в попытке облагородить мордобой, но он защищал своего брата, и он защищал свою команду. Майку нравилось притворяться, что ему все равно, но его кулаки поднимались в тот момент, когда кто-то имел наглость угрожать любому, кого он считал находящимся под его защитой.

Это не всегда было только насилие. Майк пытался защитить меня от реальности своего ухудшающегося здоровья, и часто способами, которые я не оценивал. Он скрыл от меня истинные последствия сотрясения мозга, положившего конец его карьере, прогнал меня, и когда я подписал контракт с другой командой, ушел на пенсию. Он был уверен, что я бы остался, если бы знал правду, поэтому и не сказал. Знал, что я остался бы, даже если б и не знал, только лишь бы остаться с ним рядом, поэтому и оттолкнул меня.

Тогда я был в ярости и злился в последующие годы — вечная борьба с переменным успехом, когда Майк пытался отвести меня на безопасное расстояние от него, как будто так я мог избежать боли. Как будто я не сделал свой выбор.

Не могу сосчитать, сколько раз Майк просил меня оставить его. Сколько раз отталкивал. И в итоге, бросил сам. Вот почему он просил меня исчезнуть из его жизни, я знаю. Он не хотел, чтобы я остался позади.

Наверное, можно было бы подумать, что после нескольких лет, прожитых бок о бок с его болезнью, зная, какой будет конец, зная общую картину, будет не так больно в итоге, и что это может стать даже облегчением.

Но это не так. Легче не было и не стало. Иногда мне кажется, что с каждым днем становится все больнее.

***

Я пишу это все, чтобы пролить свет на последствия карьеры хоккеистов-силовиков. Десятки, если не сотни парней, страдающие до конца своих дней как раз из-за хоккейной карьеры. Их головы и мозг превратились в тикающие бомбы замедленного действия. Об этом я хочу сказать. У меня была причина, я хотел написать об этом, и мне великодушно разрешили.

Но невозможно говорить о причине, не говоря о человеке, который заставил меня взглянуть на нее под другим углом. Невозможно говорить о нападениях, драках, симптомах болезней и результатах, не говоря о человеке, которого я любил половину своей жизни, о человеке, которого я люблю сейчас за все то хорошее, что он дал нам обоим. Майк не хотел бы, чтобы я делал это личным, говорил о нем. Но он мертв, так что, как он сам сказал, «какого хрена, черт возьми, он имеет право указывать мне, что делать?»

Майк Брауэр рассмеялся бы в лицо, если бы его назвали хорошим человеком. Он высмеивал хороших людей, хотя я думаю, что он был одним из них. Но он был мужиком со своими недостатками. У него был вспыльчивый характер, он ненавидел любой серьезный разговор, и употреблял в речи «долбанный», «чертовски», «гребанный», «хреновый», «хуевый» и все производные от них больше, чем кто-либо. Такого я никогда не встречал за всю свою хоккейную карьеру, что о многом говорит. Он был нетерпелив, упрям, резок, а иногда и жесток. И он готовил лучший завтрак, который я когда-либо ел; слушал трансляции моих игр по радио, так как от просмотра ТВ у него кружилась голова; позволял нашей собаке спать с ним в кровати, когда я уезжал в гостевые игры, потому что не мог сказать ей «нет», глядя в морду. Он любил меня, хотя никогда не произнес «этих трех слов». Он был умен, забавен, решителен и предан. Он был человеком.

— Просто такова жизнь, — сказал однажды Майк.

Вероятно, все хоть однажды говорили что-то подобное, но он сказал это после четвертой медицинской консультации за неделю, проведя все утро