— На полу, — напоминает Майк.

— Ей там удобно. На ее кровати.

— Она скулит, — говорит Майк.

— Она скулит, потому что каждый раз, когда меня нет, ты позволяешь ей спать на нашей кровати, — возражает Лиам.

Майк этого не отрицает.

— Она плачет, — настаивает он.

— Черт, — ворчит Лиам. — Как ты можешь быть таким слабаком?

— Хочешь спать на полу? — спрашивает Майк.

— Это моя кровать, — бормочет Лиам, но все равно залезает под одеяло, обнимает Майка, и Майк засыпает, окруженный со всех сторон теплом.

Глава 27

Когда знаешь, что умираешь, но не знаешь, когда именно, необходимо урегулировать множество долбанных юридических вопросов. Не то, чтобы вокруг не умирают люди, или как там говорят, типа банальной чуши: «завтра тебя может сбить машина», для этой херни «carpe diem» у Майка нет времени.

Конечно, завтра его может сбить машина, но это совсем другое, чем жить с диагнозом, который гарантирует, что со временем все станет только хуже или прочую херню, но точно не будет: «однажды ты чудесным образом исцелишься», и «сегодня лучший день в твоей жизни», и так далее, и тому подобное. Одни дни будут лучше, а другие хуже, но Майк точно находится на нисходящей траектории, которая закончится его смертью или состоянием, где он не будет понимать, что происходит вокруг — когда вряд ли можно будет считать его живым по-настоящему.

Он не умрет от последствий сотрясения мозга. Он не умрет от хронической травматической энцефалопатии, которая у него наверняка есть, хотя окончательный диагноз поставят после его смерти. Это не убьет тебя, просто… Ладно. Убивает тебя. Есть целая куча косвенных способов лишения жизни — болезнь Паркинсона, слабоумие, все это забавная хуйня, которая, как правило, оказывает не очень большое влияние на продолжительность жизни. Но возрастает вероятность того, что симптомы станут настолько тяжелыми, что единственная возможность остановить разрушение себя — это просто… остановиться. Покончить с этим самому.

Многие выбирают этот путь, и Майк не будет отрицать, что рассматривает его в моменты, когда болезнь атакует наихудшими способами: сильная мигрень, настолько сильная, что он, блядь, ничего не видит вокруг, когда нет сил встать с постели, даже для прогулки, в которой нуждается Белла; или его тошнит; или его руки так сильно дрожат, что он не может нормально прикоснуться к щеке Лиама или погладить шерсть Беллы.

Он не станет этого делать. Иногда хочется, и он знает, что со временем желание будет только возрастать. Что те моменты, когда Майк думает, что лучше просто сдаться, пока «плохого» не стало больше, чем «хорошего», эти моменты будут приходить все чаще и чаще, пока не станут всем, что он будет чувствовать и желать. Но все же он не собирается этого делать. Он не сможет так поступить с пацаном.

В конце концов, именно по отношению к Лиаму это будет жестоко. Держаться дальше. Только какая ему польза от оболочки? Что хорошего? Когда болезнь пойдет дальше, он не сможет встать с постели, сделать глоток воды, не пролив ее на себя или вспомнить день рождения Лиама? Что причинит Лиаму большую боль, веревка или пистолет? Что бы Майк ни выбрал, трусливый конец или способность помнить, что Лиам значит для него?

Он начал забывать простые вещи, слова вертятся на кончике языка и остаются там же. Кроссворды, которые они обычно решали вместе: Майк называл ответы на все вопросы, а Лиам записывал их, потому что клетки были слишком маленькими для нетвердой руки Майка — в последнее время Лиам делал их сам. У него это неплохо получается. И почему Майк удивлен? Это чертовски глупо — недооценивать Лиама Фитцджеральда.

Врачи не знают, сколько времени осталось у Майка. Прогноз всегда колеблется: от десяти до двадцати лет, от пятнадцати до тридцати лет, «…честно говоря, мы просто, блядь, гадаем, у нас нет ни малейшего понятия…». Майк не понимает, что предпочтительнее: в пятьдесят умереть от пневмонии или в сорок пять посмотреть на Лиама и не сразу вспомнить его. Но они ни хрена не знают. И он ни хрена не знает.

С медицинской точки зрения Майк в жопе с тех пор, как ему исполнилось тридцать два года, и теперь, приближаясь к сорока трем, он пережил абсолютно худшие сценарии развития событий, и начал спотыкаться на пути к лучшим. В самом оптимистичном случае он доживет до своих гребаных шестидесяти, и, вероятно, под конец это будет не очень хорошая жизнь. Эта долбанная шутка, и совсем не смешная.

Лиам был медицинским доверенным лицом Майка в течение многих лет, и его прописали во всех документах, как только это стало логичным. Мама жила в двух часах езды от него, как и брат. Она уже в годах, а у Тома семья. Если кто-то собирается решить, будет ли он жить или умрет, когда он сам больше не будет способен сделать выбор, это должен быть человек, которому придется жить с этим грузом каждый день.

Хотя просить об этом было нечестно, но Лиам воспринял это так, словно Майк сделал ему подарок. Не то, чтобы у него было много вариантов: у Майка указано во всех его файлах и документах «Не реанимировать», и он знает, что Лиам уважает его решение, как бы оно ему и было ненавистно.

Это забавно, потому что иногда Лиам говорит об этом… м-м-м, не бесстрастно, а может быть — спокойно? С принятием. В конце концов, у Лиама было много времени, чтобы привыкнуть. Почти столько же, сколько у Майка. А иногда, если Майк едва намекнет, что не доживет до ста лет, Лиам не разговаривает с ним до конца дня. Отрицание никогда никому не приносило пользы, отрицание не удержит рядом, но Майк понимает. У него есть сколько-то времени, прежде чем все станет своего рода чистилищем. Майк уже принципиально мертв и просто ждет, когда упадет топор.

У него есть время. Он не знает, сколько, но… у него еще есть время.

В последнее время худшее — это секс. Или, может быть, просто секс показывает, насколько сильно он изменился. Не в лучшую сторону. У него никогда не было такой безграничной энергии, как у Лиама, но это было скорее результатом разницы в возрасте: Лиаму восемнадцать, а Майку не двадцать. Сейчас? Лиаму столько же лет, сколько было Майку, когда они