Шрифт:
Закладка:
Она уперлась в Мику злым взглядом и встретила такой же злой взгляд в ответ. Мика прищурился и спросил:
– Откуда?
– А я ее пила в пятнадцать на похоронах отца, после того, как ей же заливала матери разбитый в кровь лоб. Пила в двадцать на первом задании, чтобы коллеги со мной хотя бы заговорить соизволили. Пила в тридцать, потому что от бутылки вина было уже не заснуть. Я однажды разнесла кассу в ночном супермаркете, потому что кассирша отказалась продавать мне бутылку в два часа ночи. Охранники меня продержали в подсобке, пока редактор не приехал забрать.
– Я понял, понял, – Мика все так же сверлил ее глазами и упирался ладонями в ребро стола, словно хотел оттолкнуть и его, и сидящую по другую сторону Алису. – Ты эксперт в том, как пить водку.
Колокольчик звенел совсем уж нещадно. Алиса прижала ладони к ушам и замычала. Потом опрокинула свою порцию из кружки залпом и потянулась за бутылкой, чтобы налить вторую. «Не-чест-но».
– Нечестно! – выпалила она. – Нечестно, Мика. За что ты так со мной? Почему ты со мной такой? Что я тебе сделала?
Он хохотнул и оттолкнулся от стола. Покачал головой, как будто не мог поверить в то, что слышит. А потом и сам, вслед за Алисой, выпил залпом и до дна все, что было в кружке. Неправильно выпил, на вдохе. Закашлялся. Щеки залились лихорадочным румянцем.
– Что ты мне сделала? Это что я тебе сделал? Это почему ты такая? Как будто весь мир тебе должен. Как будто у тебя все отобрали и теперь ты за это мстишь всем вокруг. Ходишь и сама у них отбираешь… Ты… ты… Ты как дементор из книжки! Чуть видишь живое, тебе нужно его уничтожить. Еще до всего вот этого. Еще на уроках. Ты с таким лицо приходила, как будто ненавидишь все это, как будто дай тебе волю, сама бы разбила в школе все окна. Подожди… Ты, может, поэтому тогда меня задержала, во дворе? Чтобы эти… эти люди нас заметили? Чтобы они за нами побежали? Ты скажи, что я тебе сделал? Может, на уроке тебе на ногу наступил и ты теперь отыгрываешься? Так скажи! Просто скажи! Хватит меня убивать!
Звон колокольчика оборвался. Выпитая водка подкатывала обратно к горлу. Алиса сглотнула ее пополам с чем-то соленым и противным, которое стекало по стенке глотки.
– Ничего.
«Ничего не сделал. В этом все дело. Ничего и не хотел делать. Палю в тебя словами – ничего не делаешь. Мир тебя палит – ничего не делаешь, не палишь в ответ. Может, ты стрелять не умеешь. Может, тебе при рождении патронов на дали. Чем же ты будешь отстреливаться, когда останешься один? Когда мир придет не за школой, а за тобой?»
– Ничего? Тогда почему ты такая? Я не понимаю! Не понимаю!
– Да потому что я там уже была.
Алиса обрушила кулак на столешницу так, что кружки подпрыгнули, а потом рывком поднялась и подошла к окну, безуспешно попыталась распахнуть давно заклинившие створки.
– Мика, я там была! В Чечне, в Сирии, в Египте! Я там живу, понимаешь ты, нет? Оттуда нет выхода. Слышишь, как ночью из спортивного бара кричат, и знаешь, что до конца ночи они выйдут на улицы убивать. Видишь толпу у церкви на Пасху и знаешь, что после службы они пойдут с этими же молитвами резать во имя своего в очередной раз восставшего из мертвых бога. Я шарахаюсь от пакетов из пекарен на улицах, чтобы они под ногами не разорвались!
Голос задрожал. Водка, не нашедшая другого выхода, потекла из глаз, обжигая слизистую век.
– Я там живу, Мика, – повторила она. – И ты там теперь живешь. В этом мире проблемы не решаются танцем и позитивным мышлением! Этого мира больше нет! Этого времени больше нет! Сейчас другое время. Не для таких, как ты, не для хороших мальчиков, которые красиво танцуют. Сейчас уродливое время, Мика, очень уродливое, и в него выживут только уродливые люди. Такие, как я. Я просто хочу…
Она осеклась на середине предложения. Замерла, совсем как на уроках, когда нужно было отпустить ногу в замахе и дать ей лететь по красивой траектории, чтобы обвить ногу партнера. Движение, которое должно было выглядеть сексуально, у нее получалось нелепо и криво, как поделка первоклашки на уроке труда. Мика сдавленно всхлипнул. Глаза у него влажно блеснули.
– Ты хочешь, чтобы я стал таким же.
Алиса замотала головой.
– Нет. Нет. Я просто хочу… я хочу, чтобы ты выжил, Мика.
В воздухе повисла плотная душная пауза. Мика потянулся за бутылкой. Разлил. Поднялся и подошел к Алисе, протянул ее кружку.
– А ради удовольствия ты когда-нибудь пила?
Алиса посмотрела на кружку. На изящные пальцы с въевшейся грязью и кровавой коркой под ногтями, которую так и не удалось полностью отмыть. На руку с узором голубоватых вен. На выступающую под влажной футболкой ключицу. На шею. На щеку. В глаза. Попыталась разрядить духоту:
– Ну, я пила, чтобы отключить в себе русского, полного имперской тоски и пессимизма, это считается?
Мика вскинул брови. Впервые за все эти тянущиеся как жвачка по августовскому асфальту дни при взгляде на Алису в его глазах мелькнуло что-то, что всегда было предназначено другим людям. Что-то теплое и человеческое.
– А это вообще возможно?
Алиса посмотрела исподлобья. Мика встретил ее взгляд и на этот раз не отвел глаза. Они смотрели друг на друга, как будто играли, кто кого переглядит. А потом Алиса почувствовала, как першит в горле, как изнутри карабкается что-то давно забытое, оставленное в прошлой жизни, разорванное в клочья и наскоро похороненное где придется без панихиды и креста. Алиса скривилась. Дернулась шея. Горло свело спазмом. В комнате раздался звук, от которого Мика распахнул глаза. Поначалу его было трудно распознать даже самой Алисе и так легко принять за что угодно: стон, плач, рев. Но это был смех. Алиса засмеялась. Мика хихикнул. Закрыл лицо руками. Покачался на носках. А потом подошел к столу и снова
