Шрифт:
Закладка:
Не так понимает единство военной доктрины интеллектуализм: для интеллектуализма единая доктрина — это венец творения, это будущее, это спасение, на которое он уповает. Доктрина — не только единая метода, единая мозговая дисциплина, единое точное толкование слов; доктрина задается не только тем, чтобы всякая мысль была точно изложена, передана, понята и послушно исполнена — чтобы люди говорили на одном общем языке; доктрина задается большими претензиями. Она хочет вдохновлять и руководить начальниками в бою; единство доктрины стремится ввести единство и гармонию в боевые действия.
Гордая была мысль у людей — построить башню, которая вознесется до неба. Но не было в сердцах их согласия, они перестали понимать друг друга, — и стали бессильными...
Интеллектуализм строит свою Вавилонскую башню, чтобы добиться гармонии действий. Но еще Паскаль подчеркнул, что в мозгу лежит корень расхождения, и кто поручится, если у нас будут одинаковые мысли, одним словом, весь свет сойдется клином на одном профессоре, и у всех будут под рукой его лекции — что действия всех и каждого будут тождественны? Общая страсть, общий порыв, сердца, учащенно бьющиеся при одних и тех же мотивах, могут дать гармонию действий. Но полагаться на мозг человеческий — это строить здание гармонии на песке.
А если в доктрину вкрадутся ошибки, как вкрадывались они до сих пор во все военные системы? Господа интеллектуалисты подходят к концепции профессора стратегии и тактики, также непогрешимого, как римский папа, когда он с кафедры трактует догматы католицизма. Иначе ведь будет единство в заблуждении, со всеми его роковыми последствиями; горе вольнодумцу, у которого поднимается рука на скрижали, на которых начертаны заповеди доктрины!
Долговременность заблуждения будет обеспечена, попытки обнаружить истину затруднены до крайности, заблуждение проникает во все правоверные мозги! Интеллектуализм стремится создать догматы, которые убьют свободную мысль [...]
***
Какой же идеальный офицер, при демократическом буржуазном строе, по мнению интеллектуалистов?
Офицер, “ставший на новый путь”, верит в могущество разума и в науку. Он любит свое отечество, но любовью мозгового порядка, “сознательной и продуманной”; любовью, в которой нет ничего узкоэгоистического, широкой, справедливой, просвещенной, он видит над отечеством все человечество и “понимает свой двойной долг к отечеству и всему человечеству”. Он пацифист, так как дух демократии далек от воинственности. Он любит “малых сих”, идет к ним и живет бок о бок с ними не только материальной, но и духовной жизнью. Он либерален, он отбросил кастовые предрассудки и заменил их духом солидарности. Он знает, что для общества полезнее производить богатства, чем готовиться к убийствам и пожарам — и полон уважения к тем, кто фабрикует богатство, и даже благодарности к ним, т.к. это их золотом оплачивается его жалованье.
Он изучит каждого новобранца, будет беседовать с ним, откроет себе его сердце, заинтересует его и тогда использует годы военной повинности для того, чтобы оздоровить народ, создать для него в армии школу, которая отчасти окупит то зло, которое причиняет цивилизации и обществу содержание постоянных армий. Новый офицер будет “проповедовать крестовый поход против детской смертности, туберкулеза, алкоголя, венерических болезней”, он подчеркнет благодеяния союзов, кооперативов, синдикализма. Большое воспитательное значение имеет хоровое пение — в казармах будут петь, тоже танцы — будут танцевать, будут устраивать театральные представления. Он будет усиленно заботиться о благоденствии солдат. Чтобы солдат работал, надо о нем хлопотать. Нет хлеба, нет и кроликов! Нет супа, нет и солдата! Этих соблазнительных выкриков больше не раздается во французской казарме, с гордостью замечает майор Эбенер. На военных кухнях во Франции уже водворились дипломированные повара [...]
Не слишком ли много требовать, чтобы офицер выступал наставником в морали, в гражданском, социальном, политическом и даже военном воспитании. Не забывают ли интеллектуалисты, что гражданин является в казарму только чтобы обучиться своему ремеслу защитника родины, что уже теперь его паек много обильнее пайка граждан, что отец солдата работает много больше, находясь в условиях, далеких от полного комфорта. Офицер и себя, и своих солдат должен готовить для действия, для работы в очень суровых условиях, а не переродить в рассуждающих Гамлетиков. Престиж офицера — престиж солдата, а не ритора, человека, который готов биться, а не говорить. Солдат должен прежде всего создать культ силы, ненавидеть и презирать слабость. Каких комункулусов имеют в виду интеллектуалисты? Для молодежи усилие — это жизнь, счастье и радость. Чтобы отличиться в спорте, побить рекорд, молодежь согласна на самый суровый режим. Вспомните слова революционного генерала Клебера: “быть солдатом, это значит не есть, когда голоден, не пить, когда жаждешь, идти, когда смертельно устал, нести раненого товарища, когда сам валишься с ног. Вот чем должен быть солдат”. А интеллектуалисты стремятся нагулять на нем моральный и материальный жирок.
Интеллектуализм, подчеркивая значение материальных благ, привязывает к жизни, не подготовляет к тому, чтобы распроститься с ней; не самопожертвование, а аппетит развивается их, эгоизм спускается с цепи — подготавливается трусость и предательство. Офицер скрывает от солдата, что он — пушечное мясо, скрывает солдатскую идею долга и тяжелую мысль о жертве, на которую всегда должен быть готов солдат...
Велика и широка гамма прегрешений интеллектуализма против правды военного дела. Интеллектуализм пробивается во все щели, освещает со своей стороны все вопросы. Выдержанных волюнтаристов военная литература романо-славянских народов знает лишь в очень небольшом числе. Кто из нас не приносил жертв в капище интеллектуализма: следы этого преклонения перед техникой, перед наукой, перед прогрессом, перед магазинной винтовкой, перед появившимся переводом положительной философии Огюста Конта пестрят почти во всех трудах по военному искусству. В настоящей статье затронута лишь небольшая часть тех опустошений, которые произвел интеллектуализм в генеральских и солдатских сердцах; список их можно было бы растянуть на многие десятки страниц. Но и приведенного достаточно, чтобы показать во весь рост опасности, угрожающие военному искусству от интеллектуализма. Конечно, есть мелкие грехи и крупные преступления — и великая разница между уклонениями хотя бы генералов Леваля и Бонналя и майоров Симона и Эбенера. Да не посетуют на нас интеллектуалисты различных толков, часто непримиримых между собой, что автор их соединил на одной
