– А коррупционеров вы ловите? – спросил я.

– Ловим всех гаденышей в стране.

– Знаю я одного особо изощренного преподавателя, который любит за взятки устраивать студентов и ставить им зачеты, а еще брать с них долги посредством всяких вышибал и громил.

– Сам студент, да? Неужто в стенах твоего института завелись такие?

– Нэйт Ратрин. Мой отец, Дезмонд Хэмфри, довольно известный журналист, писал статью много лет назад о коррупции в лучших институтах штата Айова. Вы можете найти там этого человека. Он не имел права никоим образом возвращаться на прежнее место. Прошу, помогите его посадить. Из-за него меня вытурили, якобы месть за прошлое… Боюсь представить, сколько студентов загубило бесчинство верхушки образования.

– Даже так! Конфликт на личностной почве. Интересно… Мы проверим ту статью и проверим твой институт.

– Потребуется расследование, чтобы были основания…

– У нас в штабе лучшие детективы Штатов. Если мы действительно найдем нестыковки – профессору несдобровать.

– Большое спасибо. Это очень важно для меня.

Я назвал им свой институт, они записали, еще немного поговорили о Ратрине, затем снова стали донимать Адама вопросами.

– Позвольте завершить разговор, сэр, – говорю я. – Адаму сейчас нужен покой. Вы же получили то, что хотели?

– Всё, и даже больше. Пожалуй, нам пора. – Полицейские встали со стульев и направились к выходу из палаты. – Мы еще заглянем на неделе. Надеемся на твое скорейшее выздоровление, Адам. Даже если ты ублюдок, отравляющий людей некачественной наркотой. Главное, чтобы таких было меньше. Всего доброго.

Они ушли. Мы снова остались одни.

Адам с ходу задал мне вопрос:

– Рэй, тебя правда выгнали из института?

– Да. Ратрин де-факто был моим учителем. Не понимаю, зачем такому человеку вообще потребовалось заниматься коррупцией… Хотя я запомнил его тщеславным и самовлюбленным. И всё же хотелось бы узнать причины.

– Уверен, его посадят. То, что он совершил… непростительно.

Я усмехнулся, обратившись к себе:

– До сих пор не верится в происходящее, сколько бы я тут ни находился…

– Перестрелка в лесу звучит как сюр, понимаю. Сколько же тренировок было у Мирай? Маниакальный профессионализм. Вскоре трупы всё равно найдут, возбудят дело, а дальше совсем непонятно, что будет.

– Тут уж остается только ждать. Но сейчас не стоит волноваться об этом. Старайся отдыхать, пожалуйста.

– Верно. Отдохну – и сразу после выписки прижму крысам-наркошам хвосты! Сделаю хоть что-то хорошее в своей жизни…

– Прошу прощения, время вышло! – сообщила внезапно возникшая в дверях палаты медсестра.

– Хорошо. Адам, еще увидимся. Я приду скоро.

– Угу. Не забудь извиниться перед Мирай.

– Обязательно позабочусь об этом. Пока.

– Сперва уж позаботься о себе.

Я вышел из больницы и сразу схватился за плечо.

«Больно. Чтобы всё прошло гладко, мне понадобились крепкая выдержка и чистый свитер. Кровь уже не идет, но мало ли какие будут последствия, поэтому нужно сходить залататься. Сперва заберу пальто и избавлюсь от свитера».

За то, чтобы наш спаситель после подвоза вышел из машины и выкинул мое одеяние в ближайший больничный мусорный бак, я заплатил дополнительные двадцать баксов. Это было сделано для того, чтобы скрыть мой нарыв и этим не вызвать излишних подозрений. Теперь-то можно было одеться обратно. Несмотря на продолжительное время нахождения в отходах, пальто почти не провоняло. Был только легкий запашок, еле уловимый. Так я и побрел к другой ближайшей больнице.

Я тоже слег на несколько дней. Тоже приходили полицейские, но уже другие. Я придумал свою байку, мне поверили, пообещали найти обидчика и наказать.

Наконец-то наступил покой. Время, когда можно ничего не делать и просто обдумать всё происходящее. Жаль только, что наушников не было, но тишиной я тоже умею наслаждаться. Однако истинная тишина, почти что глухая, наступает с приходом ночи. И именно во тьме мне думается лучше всего.

«Ты не перестаешь удивлять меня, Рэй», – услышал я голос во время своих сумеречных раздумий.

– О, доброй ночи, Черныш. Как дела?

«Смотрю, ты стал веселее после нашего последнего разговора».

– Конечно, ведь я смог вернуть Адама.

«Должен признать, в лесной схватке ты был одновременно и жалок, и великолепен. Мне понравилась концовка. Но что же станет с Мирай?»

– Я извинюсь перед ней, как только выпадет возможность – когда выйду из больницы или если она мне напишет… В общем, пока могу расслабиться.

«Ты уже забыл, что убил человека?»

– Нет. Я подумал и понял, что он сам нарвался, да и к тому же у меня это вышло случайно. Ты всё видел, надеюсь, не возразишь.

«Что правда, то правда. Только вот не кажется ли тебе, что ты как-то легко говоришь об этом для себя?»

– Мы с Адамом пообещали друг другу забыть о произошедшем. Вот я и говорю так, потому что стараюсь забыть. Чем холоднее, тем лучше. Не докучай, пожалуйста.

«Ладно-ладно. Ты действительно заслужил отдых. Поэтому, если хочешь, могу пока удалиться».

– Хочу.

Вместе с его исчезновением и я выпал из реальности.

Сон в этот раз был немного странным.

Я в темной пустоте, в которой нет никого, кроме меня. Но вокруг осязаемые стены, так что это какое-то помещение. Черт тут лоб отобьет (а я – уже), и приходится идти как слепому, вытягивая руки перед собой. Побродив по комнате без единой мебели, я натыкаюсь на проход, в котором тоже зияет мгла. Сделав шаг, выбираюсь, судя по всему, в коридор. Довольно узкий коридор. Мое бесцельное хождение приводит в место с открытым звездным небом, где стоит черный рояль с подсветкой, словно прожектором, снизу, а рядом с ним – Адам. Без ранений, будто со школьной парты.

– Я ждал тебя, Рэй, – бросает он, смотря на меня, как мать на ребенка, которому пришла пора возвращаться домой из детского сада.

– Где это мы? – спрашиваю я, в недоумении разглядывая своего друга.

– Это не важно. Главное, что мы сейчас вместе. И у меня есть к тебе просьба.

– Какая?

– Научи меня играть на этом. – Адам кивает в сторону рояля.

– Я сам толком не умею. Уже и забыл, как клавиши ощущаются…

– Да ну. Хотя бы покажи, что́ можешь.

– Ну, это ладно. Но если у тебя пойдет кровь из ушей – не злись.

Я подхожу к сверкающему музыкальному инструменту и сажусь на мягкий табурет. Секунд десять тупо смотрю на семь октав и не знаю, с чего начать. Когда-то заученные песни уже давно пылью покрылись на задворках памяти. А импровизация кажется мне чем-то недостижимым для моего уровня игры. И всё же я делаю вдох и…

Мои пальцы только касаются клавиш – и уже выдают мелодию невероятной скорости. Левая рука отвечает за нижние ноты, правая – за верхние; первая задает ритм для второй, а вторая словно провоцирует первую. Я сам не осознаю, что делаю. Руки как будто бы существуют сами по себе, вкладывая в игру зрелую силу и твердость. Бодрое вступление в стиле Бетховена порывисто перетекает в спокойное, но подвижное уверенно-чистое анданте, своей красотой