Глаза у него были бледно-голубые, морщины лучиками расходились от тяжелых век.

– Да.

– Да приберет Господь его душу и простит ему все прегрешения! – Священник перекрестился правой рукой, и на тыльной стороне ладони мелькнули маленькие белые шрамы. Мягкую «е» он выговаривал как «э» – «прибэрет», «прэгрешения». – Ты ему скорбью не поможешь.

Я тихо усмехнулась:

– Я уже никак ему не помогу. Разве что могилу буду украшать время от времени.

– Украшать могилу? – Взгляд священника сделался внимательнее. – А ты умеешь?

Я пожала плечами:

– Наверное. Было бы желание.

Часть IV. Истина

Глава 17

Я сидела на скамейке, которую успела возненавидеть. Не сегодня завтра она начнет мне сниться в кошмарах. Два года назад мы были тут с Тёмой, а через пару часов его не стало. Потом я торчала здесь, пытаясь осмыслить все, что узнала от Фроси. Теперь жду Антона – хотя больше я ждала Ваню, чтобы забрать свой телефон.

На коленях завибрировала нокия. Звонил Лексеич.

– Дочка, ты где? Скоро вернешься?

– Да, Игорь Алексеевич… Сегодня уже возвращаюсь.

Где-то вдалеке послышался громкий щелчок, словно рванули детскую хлопушку. Я вздрогнула – в пустом дворике звук эхом оттолкнулся от стен и рухнул в центре.

Сзади послышались тяжелые шаги. Я оглянулась. Антон с перекошенным лицом всматривался в окна многоэтажки справа от нас и держался за бок.

– Простите, я перезвоню. – Я отключилась. – Антон, что прои…

– Иди в подъезд. Быстро.

– Ты что…

– Я СКАЗАЛ, В ПОДЪЕЗД! – рявкнул он. И тут я разглядела, что сквозь пальцы у него сочилась кровь.

Ужас ледяной волной прокатился по позвоночнику. Антон схватил меня за руку и потащил. Я настолько опешила, что даже не сопротивлялась. Только на третьем шаге измученный мозг сопоставил произошедшее: глухой звук, будто от хлопушки, кровь под прижатой ладонью Антона и страх, какого я у него никогда не видела.

Это был выстрел.

Антон втолкнул меня за железную дверь и ввалился следом. В подъезде было влажно и темно, лампочки не работали. Тусклый свет лился из узких окон под потолком.

Антон прислонился к стене.

– Телефон взяла?

Я не могла оторвать взгляд от раны, которая, кажется, с каждой секундой кровоточила все сильнее.

– Вера, ты телефон взяла?

Я подняла глаза. Из его лица постепенно уходила жизнь: бледнела кожа под отросшей щетиной, обострились скулы, как у мертвецов Озера. Долго он так не протянет.

– Да.

– Позвони Ване. Пусть разворачивается и едет обратно…

Я достала нокию и увидела смс: «Иду от метро, еще пять минут». А пришла она как раз пять минут назад.

– Нужно вызвать «Скорую», – сказала я, удивляясь тому, как спокойно звучит мой голос.

– Ты можешь хоть раз сделать, что тебе сказали?! – гаркнул Антон и тут же поморщился. – Набери Ваню и дай мне телефон.

– Хорошо, хорошо. Не кричи.

Я прижала трубку к уху, ожидая, пока Ваня ответит. В голове разливалась поразительная пустота. Мысль высвечивалась, как на табло: «Это был выстрел» – и больше ничего. Внутри все словно одеревенело.

Недавно что-то подобное уже случалось. Антону было больно. А я… Что я сделала?

– Дай я попробую остановить кровь. – Я накрыла его руку своей. – Я это уже делала. – Господи, как спокойно звучит мой голос. Мне просто памятник нужно ставить с надписью «Сохраняет спокойствие в экстренных ситуациях». – Отпусти.

Помедлив, Антон убрал руку, и мне в ладонь хлынула вытекающая толчками кровь.

Ощущение было такое, будто я наблюдаю за собой со стороны. В трубке слышались длинные гудки. Кровь была горячая и очень густая. А мир, кажется, все-таки рухнул. Но мозг никак не мог это осмыслить. Холод сворачивался змеей под пальцами, успокаивал истерзанное тело. Ладонь у меня сделалась скользкой, но крови, кажется, стало меньше.

Я сосредоточилась на образе снега и крошечных льдинок. И на голосе Вани, когда он все-таки ответил.

– Вера, ты где? Я во дворе стою. Это не твой рюкзак тут у лавки?

Антон выхватил у меня трубку.

– Уходи оттуда! – выдохнул он и скривился от боли.

– Да куда? – услышала я растерянный голос Вани. – Вы где вообще?

– В подъезд к Фросе. Живо!

Ваня заявился через минуту.

– Вы мне можете сказать, что тут происходит?! – начал он возмущенно, но, перехватив взгляд Антона, замолчал.

– Ты же умеешь водить? – сглотнув, спросила я. – Нам нужно… нужно к врачу. Петрович же умеет вытаскивать пули?

* * *

Ваня молчал всю дорогу, сосредоточенно глядя перед собой. Я молчала, потому что боялась, что стоит мне сказать хоть слово, как я зарыдаю. Антон молчал, потому что ему, наверное, было очень больно. Он успел позвонить Фросе и строго-настрого запретил открывать двери и подходить к окнам. Мне он почему-то запретил возвращаться домой и вырубился.

Как будто я могла его оставить. Всю дорогу я вслушивалась в его сердцебиение, для верности взяв двумя пальцами за запястье.

Держись. Пожалуйста, держись.

Нас встретил круглый дядька в тельняшке и с лысиной. Я помнила его. Петрович. Это он два года назад зашивал мой порез. Антон пришел в себя и теперь без чьей-либо помощи, сцепив зубы и тщательно дыша через нос, выбирался из машины.

– Ну заходи, боец, – оглядев его, сказал Петрович.

Антон сам зашел в подъезд, но рядом с почтовыми ящиками ноги его подкосились. Он так же молча сполз вниз, и до квартиры на первом этаже Петрович и Ваня волокли его под мышки.

В операционной все было до того белое, что слепило глаза. Петрович велел мне остаться в другой комнате, но я отчаянно замотала головой – молча, чтобы не расплакаться. Тогда он махнул рукой со словами: «Будешь держать, если понадобится».

Я кивнула – говорить почему-то не могла. Может, снова потеряла голос. В тот момент мне было все равно, даже если я никогда больше не произнесу ни слова. Если каждую ночь буду видеть в кошмарах темную густую кровь, льющуюся из раны. Это все было не важно. Главное, чтобы Антон выжил.

– Мой руки, – скомандовал Петрович. – Тщательно. Рукава закатай. Иван, будешь помогать.

Мы с Ваней по очереди пошли в ванную – она была прямо за операционной, такая же стерильная и белая. Я долго смотрела в зеркало на стене, пока машинально намыливала руки. Девушка в отражении была решительной и мрачной. Белых волос у корней прибавилось, и я казалась себе наполовину седой, с мертвыми глазами и таким же мертвым лицом – уголки губ опустились, а сами губы сжались так, словно мне больно.

Мне и было больно. Невероятно, невыносимо больно. Но я запретила себе об этом