Совсем не тревожусь за Россию! Освятится!

Не надо ли тебе денег? Я пошлю на Сережу, если разрешат, или на Марину.

Целую ручку у мамы.

Как я восхищен тобою — _н_о_в_о_й!

Не захватил голландца!

Как я хочу тебя, видеть, слышать тебя, баюкать! Ах, Оля… — а дни уходят.

Получила — меня от Мариночки? опять торгуют мои авторские права!

65

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

22 окт. 41 г.

Вчера письмо Ваше от 10-го окт.

К нему мне нечего добавить. Вы знаете, что Вы там и как писали. Но я скажу Вам все же, что я все увидала, все поняла.

Вы не оставили _н_и_ч_е_г_о, что могло бы больно уколоть меня.

Сердце мое, открытое Вам мною просто и без затей. — Вы как бы бросили в помойку, в сорный угол… в котел общий, где варятся _и_г_р_а_н_ь_я_ в чувства, кипя словесной пеной наших эмигрантских тетей. (Я часто таких видела: одна мне показала письмо свое, оставившему ее… «другу»… «я стою у последней черты», а когда я спросила, что это значит, — так сама не знала и призналась, что «просто хорошо звучит».)

Зачем ты это сделал?

Ты, именно ты не мог не видеть, не осязать, положенное тебе в руки, живое мое сердце!

Зачем мое святое читаешь, хочешь читать, наоборот?

На зов мой приехать… «слышу не приезжайте!» Ведь Вы не верите этому сами!! Не можете верить!

Вы не поняли мое: «я не могу приехать, и это мне большое горе»??

Да, «тети» тоже могут это, но разве Вы-то не различили?

Ты не оставил ничего, что больно могло бы резать. «Осколки»-то Ваши в меня швырнули, — «осколки», сделанные самим собою!..

О «Путях Небесных» даже… «они убиты, нет не Вами, — мною, моей ошибкой». И… «это мне награда, от читателя. Не от читательницы». И _э_т_о_г_о_ Вы не оставили мне! Хоть и говорил вначале письма как о «читательнице чуткой, хотя бы только». Нет, этот «бабий», «тонкий», «знаток», — он ценит… и это Вам «ценнее, чем читательница».

Правда ли это?

…«бабы из приличных». Чем определяете Вы «приличность»? Классом?.. «Котлеты… по 6 минут на каждую…» Даже деление произвели: 30: 5 = 6!..

Что это? Вы — роковыми словами швырнули в мою душу: «теперь уже поздно, не надо объяснений», «это письмо последнее», и«…Ваших 33 письма!» И… много еще! Если Вам дорого _т_о, ценное, большое, — не надо так!

Не нахожу я объяснений тому, что породило это в Вас! И вот и с розой: я в муке за тебя, что больно тебе было бы подумать, не плакала ли я, — по себе судя, — я писала: «это не слезы — вода из розы». Это и было так. Как же ты-то меня колол за это?!

Ты ничего не пощадил, чтобы меня изранить. Даже, узнав все из того же от 2-го, о том, что «свежи у меня еще краски», — воспел бледность лица,

_г_о_р_я_щ_е_й_ _и_з_н_у_т_р_и, Ирины!

Мое больное, самое больное, о сожженных моих портретах, там, в России, о разбитой моей мечте большой, о всем з-а-д-а-в-л-е-н-н-о-м во мне… Вы и это не пощадили.

Ирина — художница, у нее «прекрасные этюды».

Да, у меня их нет. И _н_и_к_о_г_д_а_ не будет. Я никому об этом здесь не открывала, — тебе про эту боль сказала, робко… не сразу доверилась.

А ты?.. Ириной бросил?

Я не ревную. Ревности здесь нет места. Ваше, да и мое, — я ставлю выше.

Чтоб Вы не поняли, _к_а_к_ это будет больно? Нет, ты знал, как ты меня изранишь! И это ты, — понявший с полувздоха тоску Ирины!..

Я все тебе открыла, — ясней нельзя!

Мое все сердце я отдала тебе, а ты… ты, в твоих руках его, горячее, имея… хотел сам, сам хотел увидеть его… это горящее… увидеть камнем!

Ты вдруг не понял, что могло случиться. «Какой страх», «почему страх».

Вспомни, вспомни, _Ч_Т_О_ я тебе давала, к чему звала тебя к себе, звала в «горе», что «сама не могу приехать»… К чему о Лизе, о Татьяне? _Э_т_о_г_о_ — они не обещали. Я вспомнила «Даму с собачкой»… Это — Лиза? Твое письмо чудовищно…

Вы на меня обвинительный акт опрокинули, — пригвоздили. И даже доктора, отца Ирины, вспомнили, — меня уколоть было удобней:…«очень уж глупо-религиозен, все на волю Божию…» Умышленно — неприкровенно? Я понимаю.

Ты понимаешь меня немножко слишком примитивно: — я — зрелая духом. И для меня: «на Волю Божию» — значит: вся моя правда, моя Вера, мой Опыт! Смеяться над этим разве мог ты?

Вчера я Вам писала свой роман, — всю жизнь мою, в нескольких письмах… Конечно не посылаю…

Вы мелочами себя тревожите: «духи не пахнут, роза завяла», а спросили Вы, что в моем сердце?

Мне больно будет, если Вы меня не поймете…

Понять же очень просто: — читайте тО, что тут стоИт и не ищите других, надстрочных смыслов…

Я не жалуюсь. Я Вас и не укоряю. Но я должна сказать во имя Правды, что то, что сделали Вы, — _о_п_а_с_н_о.

Как берегла я Вас! И даже то, о чем я уже скрывать не смела, — я все же скрыла по мере сил, чтобы сохранить покой Вам! Не помешать в работе. Я уничтожила 2–3 письма о драме с мужем, о всем, что было, об унижении… Я только написала то, чего уже нельзя было скрыть, что «о Париже нельзя и думать»… О… «моем горе», чтобы дать знать тебе и этим дать возможность тебе приехать.

Я верила, что наше с _т_о_б_о_й_ — _П_р_а_в_д_а. И потому — «на Волю Божью». На «грешность» мою толкнул меня ты сам же: «как же смел я Дари мою бросить в искушенье, в позор, на край погибели?»

Нет, ты меня совсем не знаешь!

Не важно, что ты зовешь меня Святая, Прекрасная и все другое… Но важно, как со мной ты поступаешь! «Чистая»… и «чистой» о… «котлетах»…

И как легко у тебя с «ошибкой» получилось! Ну, прямо «Полукровка» Вертинского271!

Я, кончая, хочу сказать, что если ты ищешь сердце, ласку, друга, — то — оставь… все это… имени этому, в твоем письме 10-го — я не найду. Не знаю, что это…

Но оставь это!

И я тебе не повторяю что люблю, и как люблю. Ты знаешь это. А не знаешь если?.. то, значит, и не узнаешь, хоть сотни раз тверди я все об этом!..

Мне — _н_е_ч_е_г_о_ тебе еще отдать!

Я все дала!

Вынь это из мусора, куда ты сам забросил, отмой, почисти —