для тебя главное не в этом. Но знай и ты: я не могу жить без тебя. Если твоя любовь — не только временное увлечение, — и ты не сможешь — без меня. Зачем тогда тянуть, ждать — _ч_е_г_о? Тебя пугает чувство _г_р_е_х_а? Его нет, и не будет, _г_р_е_х_а. А как назвать жизнь — через силу? сверх сил? когда утрачена связь, освященная Церковью? А это есть на самом деле. Только — сделкой с совестью и, в сущности, — медленным самоуничтожением, связанным с моею гибелью. Надо найти силы — и решить радикально. Я предлагаю попытку — свидеться у Марины, там, где она. Это — легче. Если же тебе и это недоступно, в таком случае я не вижу никакого смысла и в моей поездке в Голландию, — она, при таком безволии и покорности судьбе, не приведет к развязке. Будь искренней перед совестью, не прячь за дерево голову, как глупый страус. Счастье _б_е_р_е_т_с_я, — а не приходит на зов, при полном безволии зовущего, при его «страхах».

В последний раз говорю: любишь — будем вместе; колеблешься, — скажи раз навсегда. И неопределенность кончится. Я говорю, как перед Богом: люблю тебя — и не могу без тебя. Жду тебя. Ни тебе, ни мне не надо «краденого счастья». Значит: узел надо разрубить, найти в себе сил и _н_и_ч_е_г_о_ не бояться. Людей бояться?! Значит: любви нет крепкой, и нечего себя обманывать. Я тебя высоко несу, крепко люблю, людей не боюсь, — слишком хорошо их знаю, — и перед всеми назову тебя моею законной женой, пусть и не вдруг освятится наша совместная жизнь Церковью. Двойная жизнь — обман, самообман, мне ее не надо.

Решай же. Я буду ждать этого решения до Рождества. Буду тебе писать, буду добиваться возможности тебя увидеть. С Новым Годом мы должны кончить эту муку. Что будет со мной, если утрачу тебя, — не знаю. М. б. буду стремиться уехать на Родину. М. б. — все кончится для меня, как это ни тяжело, ни кощунственно в отношении тебя, моя голубка.

У меня сейчас снова — боли. Это, я знаю, от «событий». Я сгораю на этом огне, — невольно, да, но это твой огонь.

Люблю тебя. Целую. Благословляю за то малое счастье, что ты даешь мне в письмах. Господь да сохранит тебя.

Твой Ив. Шмелев

64

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

25. Х.41 1 ч. 40 дня

Дорогая больнушка моя, весь с тобой, всегда! Ты больна, надо определить — чем. Твои сны — больные, слишком они красочны, блестят. Это всегда в болезни. Болезнь — следствие _в_с_е_г_о: и от чужого климата (ужасная Голландия!), и от сложившейся так горько жизни твоей, и от _р_а_з_л_у_к_и. Ты _н_а_ш_л_а_ меня — и нет меня. Не меня, а _с_е_р_д_ц_е, любовь мою. Заставь сделать общий анализ. Для твоего покоя — на все готов. Вчера послал письмо, — беру его назад. Я буду ждать тебя, не стану торопить, примирюсь с горькой долей, — только окрепни, моя святая, мое счастье, моя несбытка! Чтобы не огорчило тебя вчерашнее письмо, это посылаю par exprès, — не могу иначе, а то ты измучаешься. Меня сегодня взметнули твои строки (два письма expres). Бедняжка! Чего бы только не сделал для тебя! Что пользы, если стану укорять — жалеть, что ты с собой сделала, на что отдала жизнь, с _ч_е_м_ связала! Теперь — бесцельно. Не прощаю И. А., что он не воспрепятствовал, _в_с_е_ зная! Это ужас! Так замуровать себя, и во-имя че-го! Видишь, я угадал, сказав о голландцах, о высоком % психиков, о яде мешаной крови! «Драма в детстве»! У многих из них такая «драма», — кровь гиблая! За что — тебе-то?! Конечно, это повод для развода, очень веский, но… _э_т_о_ может длиться долго. Но больше всего мне больно — недуг твой. В _т_е_х_ условиях ты не оправишься. И ничего не могу придумать, чтобы спасти тебя. Живи, прикованная… — я с тобой скован, я буду пытаться _у_й_т_и_ в работу, пока… — знаю, что мой роман «Пути Небесные» — не будут светлы, — слишком я придавлен. Нет, я не враг твой: мне больно только, очень больно, все. Буду добывать разрешение на поездку. Но ведь ты не будешь в силах приехать, где я буду! Ну, допустим, — ну, приеду в Arnhem… не в Schalkwijk265 же Ваш, эту уездную щель, чтобы на тебя указывали пальцами! М. б. в Берлин? — писал я Квартировым, чтобы тебя позвали. Но ведь, пожалуй, и в Arnhem ты не приедешь. С больным человеком ты ничего не уладишь, а его névrose только тебя погубит. Его ты не исцелишь, жертва твоя бесплодна. Теперь понятно мне: дать жизнь будущему у-ро-ду! — это кошмар. За мои «нервы» не беспокойся: испытаны, _н_е_л_ь_з_я_ больше их пытать, — не отзываются. Писал вчера — снова боли… Это — те же нервы, не от язвы, а — отражательные, от «вздутий», — не могу режим держать, такие условия (хлеб), но все есть у меня, с избытком, — могу делиться — и рад. Мое меню — даже роскошь. Русская «няня», 65 л., новгородка, — прекрасно готовит. На днях я угощал моего друга-доктора: салат, суп из потрохов, жареная курица, хорошее бордо (я не пью), блинчики с творогом, виноград, кофе. И это — случайно [вышло], к такому часу забежал доктор. Мясо — 4–5 раз в неделю (жиго, ветчина, бифштекс). Очень она меня жалеет, эта «няня», что _о_д_и_н_ я на свете. Она ходила за дочкой ген. Слащова266, убитого в Москве большевиками. Как я _ж_и_в_у_ тобой, Олёк мой! Все смотрю, смотрю: _н_о_в_а_я..! — пишу твоим стило! Ты еще не знаешь, а я уже _н_а_п_и_с_а_л_ тебе (21.X). Чтобы ты знала, как я живу тобой, вот письма: после 25.IX, где я просил тебя связать церковно свою жизнь с моей, — я писал: 30.X — expres, 7 и 8 — expres (вернулись), 9 — expres, 10 — открытое, 11-го — закрытое (по твоему приказу я не посылаю ни заказных, ни срочных, только это письмо — как исключение, во имя твоего покоя). Дальше 15.X — закрытое, 16.Х — издательство послало, пока, 2 моих книги. Завтра (нет, в понедельник 27-го) — другие. «Старый Валаам» должен прийти из монастыря на Карпатской Руси. 17.Х — два, утром и вечером (Я почувствовал, как тебе нужно мое-твое сердце!), 20-го X — 2 закрытых и 3 открытых, из них одна старая, забившаяся в моем писательском хаосе. Бывало, Оля его улаживала, а я сердился, что мешает мне. Мой «хаос» особый, — для — «чтобы под рукой все