Шрифт:
Закладка:
Между тем у обоих влюбленных был очень грустный вид. Незадолго до прихода госпожи де Шастеле Люсьен, желая оправдать свой преждевременный визит, предложил Серпьерам отправиться в кафе «Зеленый охотник»; они согласились. Сказав несколько любезностей госпоже де Шастеле и сообщив ей о принятом решении, девицы убежали из сада за шляпами. Госпожа де Серпьер последовала за ними более степенной походкой, и госпожа де Шастеле осталась вдвоем с Люсьеном в большой, довольно широкой аллее акаций; они прогуливались молча, но каждый держался противоположного края аллеи.
«Прилично ли мне, – размышляла госпожа де Шастеле, – поехать с девицами к „Зеленому охотнику“? Не будет ли это означать, что я включаю господина Левена в число близких друзей?»
Глава двадцать шестая
Решить надо было в одно мгновение; любовь воспользовалась нарастающим смущением. Вдруг, вместо того чтобы идти молча и, опустив глаза, избегать взора Люсьена, госпожа де Шастеле повернулась к нему.
– У господина Левена какие-нибудь неприятности в полку? Он, кажется, погружен в мрачную меланхолию?
– Вы правы, сударыня, я очень мучаюсь со вчерашнего дня. Я не понимаю, что со мною происходит.
Глубоко серьезное выражение его глаз, в упор смотревших на госпожу де Шастеле, подтвердило искренность его слов. Это поразило госпожу де Шастеле; она остановилась как вкопанная. Она не могла больше сделать ни шагу.
– Я стыжусь того, в чем собираюсь признаться, – продолжал Люсьен, – но долг честного человека велит мне говорить.
При столь многозначительном вступлении глаза госпожи де Шастеле покраснели.
– Форма моей речи, слова, которыми я должен воспользоваться, также смешны, как странна и даже глупа сущность того, что я имею сказать.
Наступила короткая пауза; госпожа де Шастеле с тоской смотрела на Люсьена; казалось, он находился в большом затруднении; наконец, словно с трудом преодолев гнетущий стыд, он вымолвил, запинаясь, слабым, еле внятным голосом:
– Поверите ли вы мне, сударыня? Можете ли вы выслушать меня, не насмехаясь надо мною и не считая меня последним из людей? Я не могу забыть особу, которую увидел вчера у вас. Эта ужасная физиономия, этот острый нос в очках как будто отравили мне душу.
Госпожа де Шастеле с трудом скрыла улыбку.
– Да, сударыня, ни разу со времени моего приезда в Нанси я не испытывал того, что почувствовал, увидав это чудовище; мое сердце остыло. Я убедился, что могу в течение целого года не думать о вас, и – это удивляет меня еще больше – мне кажется, что в сердце моем уже нет любви.
При этих словах лицо госпожи де Шастеле стало глубоко серьезным; Люсьен не замечал на нем и тени иронии или улыбки.
– Право же, я решил, что сошел с ума, – прибавил он своим наивным тоном, исключавшим, в глазах госпожи де Шастеле, всякий намек на ложь и преувеличение. – Нанси показался мне новым городом, которого я никогда до сих пор не видел, так как раньше во всем свете я видел только вас одну; прекрасное небо, казалось, говорило мне: «Ее душа еще чище»; при виде какого-нибудь мрачного дома я думал: «Как нравился бы мне этот дом, если бы в нем жила Батильда!» Простите меня за мой слишком интимный тон.
У госпожи де Шастеле вырвался жест нетерпения, означавший: «Продолжайте, я не обращаю внимания на эти пустяки!»
– Так вот, сударыня, – продолжал Люсьен, как бы следя по глазам госпожи де Шастеле за впечатлением, которое производили его слова, – в то утро мрачный дом показался мне тем, что он есть на самом деле; красота небосвода не напоминала мне о другой красоте, – словом, я, к несчастью, уже не любил.
Вдруг четыре очень суровые строки, полученные мною в ответ на письмо, безусловно слишком длинное, как будто ослабили немного действие отравы. Я имел счастье увидеть вас; ужасное горе рассеялось, я вновь вернулся к своим узам, но чувствую себя еще как бы скованным вчерашним ядом… Я говорю, сударыня, немного напыщенно, но, право, я не умею выразить другими словами то, что происходит со мною с тех пор, как я увидел вашу компаньонку. Мне нужно сделать усилие над самим собою, чтобы говорить с вами языком любви, – это ли не роковой признак?
После чистосердечного признания Люсьен почувствовал, что с его груди свалилась огромная тяжесть и у него отлегло от сердца. Он был так малоопытен в жизни, что совсем не ждал такого счастья.
Госпожа де Шастеле, напротив, казалось, была подавлена. «Ясно, он просто фат. Можно ли, – думала она, – отнестись к этому серьезно? Должна ли я поверить, что это наивное признание нежной души?»
Обычная манера Люсьена выражаться была настолько бесхитростна, когда он обращался к госпоже де Шастеле, что она склонялась к последнему мнению. Но она часто замечала, что, обращаясь не к ней, а к кому-нибудь другому, он нарочно говорил смешные вещи, и воспоминание об этой обычной для него неискренности было ей крайне неприятно. С другой стороны, манеры Люсьена и его тон до такой степени изменились, конец его речи производил впечатление настолько правдивое, что она не знала, как сделать, чтобы не поверить ему. «Неужели в его возрасте он уже такой искусный актер?»
Но если она поверит этому странному признанию, если она сочтет его искренним, прежде всего она не должна показать, что она рассержена или, тем более, опечалена, – а как избежать того и другого?
Госпожа де Шастеле услыхала голоса девиц Серпьер, бегом возвращавшихся в сад. Господин и госпожа де Серпьер уже ожидали в большой коляске Люсьена. Госпожа де Шастеле не дала себе времени прислушаться к голосу рассудка. «Если я не поеду к „Зеленому охотнику“, две бедные девочки лишатся приятной прогулки». И она села в карету с самыми младшими. «Во всяком случае, – решила она, – у меня будет несколько минут, чтобы подумать».
Мысли ее были отрадны: «Господин Левен – честный человек, и, как ни странно и невероятно то, что он говорит, его слова правдивы. Его лицо, все его существо сказали мне это раньше, чем он раскрыл рот».
Когда, подъехав к Бюрельвильерскому лесу, все вышли из экипажей, Люсьен стал другим человеком: госпожа де Шастеле с первого взгляда
