глаза глядят. Денег у него накопилось достаточно. Мешочек с бриллиантами приятно грел грудь.

Он еле дождался дня, когда судья, не скрывая своего торжества, объявил, что завтра его повезут на границу.

Вечером к нему пришли Мадлен и адвокат.

Бедная женщина никак не хотела выпускать любимого из объятий, но Мартье поторопился увести ее, чтобы она в порыве чувств не выдала их тайны.

А на следующий день в сумерках два очень высоких и очень любезных жандарма средних лет, Генрих и Франсуа, повели Николая на поезд.

– Я уважаю офицеров, потому что сам офицер, – сказал Франсуа, когда они разместились в одном из купе. – Поверьте, мы сделаем все, чтобы маленькое, но не очень приятное для вас путешествие стало комфортным. Если захотите погулять на станциях, сходить в буфет и выпить вина, мы не будем против. Верно, Генрих?

Усатый Генрих кивнул и улыбнулся:

– Верно.

Николай очень обрадовался. Свобода действий, пусть и не всех, нужна была ему как воздух.

На первой же станции он накупил закусок и вина и принялся пировать с новыми друзьями, стараясь еще больше расположить их к себе.

Когда новые друзья поневоле засыпали, Савин отправлялся бродить по поезду, а на станциях тщательно изучал запоры на дверях вагонов. Он увидел, что вагоны во Франции устроены иначе, чем в России.

В этом поезде вообще не было проходных вагонов, только купе, поделенные на восемь мест. Бежать из такого поезда не представляло особого труда. Нужно было всего лишь открыть окно, спустить руку, достать ручку двери и, прокрутив, открыть ее, потом спуститься на подножку вагона и прыгнуть.

Прыжка Николай боялся больше всего. Ему никогда не приходилось прыгать с поезда, к тому же идущего пусть и на небольшой, но скорости.

Он предположил, что лучше, сильно оттолкнувшись, прыгнуть как можно дальше, и тогда есть шанс лишь немного ушибиться, но не погибнуть.

Его задумку осложняло еще одно обстоятельство. Беглецу требовалось открытое окно, а погода, как назло, испортилась. Сначала пошел ливень, потом мокрый снег, и в вагонах сразу стало холодно.

Пассажиры достали теплые пледы и стали утепляться. Генрих и Франсуа кутались в шинели, постоянно согревая себя вином.

Николай, ерзая в кресле, вдруг прерывисто задышал и распахнул ворот рубахи. Его лицо покраснело, он явно задыхался, и Франсуа заботливо наклонился к нему:

– Что с моим русским другом? Вам плохо?

Савин едва заметно кивнул, будто не в силах пошевелиться:

– Воздуха не хватает, кружится голова. – Он икнул, будто пытаясь подавить рвотные спазмы, и Генрих вопреки недовольным возгласам пассажиров распахнул окно:

– Господа, человеку плохо. Может быть, на станции придется пригласить врача. Прошу вас, потерпите немного.

Пассажиры продолжали ворчать, Савин припал к окну, с наслаждением вдыхая холодный воздух, а его конвоиры поспешили скрыться в другом конце купе от леденящей сырости.

«Пора», – решил Николай, но медлил.

Поезд уже проезжал Вогезы, направляясь к границе Франции с Лотарингией. Если он не рискнет сейчас, будет поздно.

С оглушительным свистом поезд въехал в туннель, словно в подземелье, и всех окутала сырая тьма.

Корнет с ужасом подумал о том, что не видит стен туннеля, но медлить было нельзя. Распахнув дверь и оказавшись на подножке, он прыгнул в промозглую тьму, быстро произнеся молитву.

Ему повезло. Николай приземлился на ноги, но инерция понесла его вперед, и он, не в силах удержаться, несколько раз перевернулся, сильно ударил плечо о рельсы, но не потерял сознания.

Поезд был уже далеко, когда корнет наконец решился выйти из туннеля, превозмогая боль в боку. Ему хотелось посидеть на шпалах, сваленных у дороги, но он понимал, что промедление подобно смерти.