известен францисканский монах Антуан Фраден. Аббат Верто пишет о нем: «Он вбежал с саблей в руках в море по самый пояс, препятствуя повторной высадке неверных; он убил некоторых из них и отрезал им головы». Все защитники форта были ранены, пали 12 рыцарей.

Эта неудача, после трех дней «меланхолической тишины», по словам Верто, вновь обратила пашу на Итальянскую башню и гетто – но и общая бомбардировка не прекращалась. Одни «базилики» выпустили по укреплениям Родоса 3500 ядер, круша стены и башни (шесть из них стояли против итальянского сектора обороны). Целенаправленно стреляли и внутрь укреплений, по домам местных жителей в надежде поднять их против латинян – но вовремя принятые меры свели потери до минимума: д’Обюссон велел соорудить нечто, предвосхищающее современные бомбоубежища. Огненными стрелами турки пытались вызывать пожары, но их быстро ликвидировали. Также велся орудийный обстрел мола и башни Ветряных Мельниц – страдали и сами мельницы, на которых крестоносцы мололи не только зерно, но и ингредиенты для пороха. Кроме того, со стороны турок начались масштабные саперные работы. В итальянском секторе обороны появились бреши в стенах, но больше всего магистра беспокоили бреши в еврейском квартале – и тогда вспомнили о томящемся в бездействии «мастере Георгии».

Читаем продолжение его истории у аббата Верто: «По этой необходимости рыцари, стерегущие немецкого инженера, привели его к бреши, показали ему ее руины, труды осаждавших, состояние рва, почти уже засыпанного, и пожелали его помощи в создавшемся положении. При этом зрелище, как бы ранее он ни притворялся, будучи в городе, он не смог не проявить удовольствие своей злой натуры, но затем, собравшись, он вернулся к своей роли и запричитал над несчастной судьбой Родоса и рыцарей. „На что вы можете надеяться в этом открытом со всех сторон месте, окруженном 100 000 людей, готовых к штурму, и которое падет при первой же атаке?“ Однако, играя свою прежнюю роль, он посоветовал рыцарям изменить месторасположение их батарей, и этим новым предательством, несомненно задуманным вместе с пашой перед их расставанием, он заставил рыцарей поставить артиллерийские батареи в слабейших частях города, дабы обозначить, куда турки должны направлять огонь своих [орудий]. Притворяясь быть еще более полезным, он испросил себе возможность стрелять из пушки самому; однако скоро заметили, что он не только стреляет впустую, но новый обстрел [со стороны турок] всегда следует по тому месту, откуда он до того стрелял. Эти различные наблюдения породили еще большие подозрения по отношению к нему. Его представили перед военным советом, и, впав в противоречия в ответах судьям, он был, для выяснения сказанных им противоречий, подвергнут пытке; наконец он сознался, что по приказу Мехмеда проник в город, чтобы предать его в руки неверных; и хотя за ним следила приставленная Великим магистром охрана, он, тем не менее, находил средства посылать полезные советы в их [т. е. турецкий] лагерь; что это была уже не первая крепость, которую он предал путем притворного раскаяния, и что он сам являлся причиной гибели многих христиан. Его признание было принесено Великому магистру, который немедленно распорядился казнить негодяя». Вице-канцлер пишет, что Георг был всенародно повешен при полном одобрении родосцев.

Однако, как оказалось, его слова, сказанные про бреши, упали на благодатную почву: среди итальянских и испанских рыцарей пошла молва, что, коль скоро укрепления не выдержат первого же приступа, не лучше ль почетно сдаться и сохранить жизнь хотя бы местным обитателям. Кроме того в воздухе по-прежнему витали ложные известия о подходе султана со стотысячной армией. Они выбрали своим предводителем все того же итальянского рыцаря-секретаря Филельфуса, которого магистр весьма ценил, и поручили ему изложить свои соображения д’Обюссону. Магистр сказал им, как писал аббат Верто: «Господа, если кто чувствует себя здесь в опасности, порт еще не настолько блокирован, чтобы вы не нашли средств выбраться отсюда. Но если вы считаете себя пригодными остаться с нами, не говорите более ни слова о прекращении военных действий или заплатите за это жизнями». По «жизнеописанию», магистр пообещал их повесить – что было особенно позорно, поскольку вешали в те времена только простолюдинов, а дворянам рубили головы. Однако горше того, как отмечает Августа Феодосия Дрейн, было то, что он назвал рыцарей не «братья», как всегда и как было принято, а «господа»… Рыцари устыдились; итальянское подразделение крестоносцев, желая реабилитировать себя в глазах магистра, в количестве 50 человек ночью сделало вылазку против вражеской батареи: заклепали пушки, сожгли деревянные палисады и торжествующе вернулись с турецкими головами на пиках. Однако все понимали, что эта удача – временная, оборона продолжилась. Паша бомбардировал город круглосуточно; под прикрытием артиллерии турки засыпали ров перед гетто и приготовились к штурму. Сознавая, однако, во что он обойдется, Мизак предложил д’Обюссону сдачу. Магистр, желая оттянуть время для ремонтных работ, предложение сразу не отверг. На следующий день у края рва состоялись переговоры. Со стороны рыцарей прибыл кастелян Родоса брат Антуан Голтье, паша тоже лично не прибыл, послав представителя, некоего старого бея Сулеймана. Сладкоречивый турок, высоко оценив доблесть рыцарей, заметил, что теперь, с их стороны, безнадежная защита крепости уже не мужество, но безумие, заодно обвинив их в бесчеловечности по отношению к жителям, которых они заставляют так страдать, и описав грядущую резню мужчин и насилие над женщинами в случае штурма.

Магистр, на самом деле, находился неподалеку, и фактически через кастеляна сам ответил туркам, что тот плохо информирован и при штурме встретит новые стены и рвы и бесстрашное единодушие христиан. Что же касается обещаний Мехмеда, то все хорошо знают им цену – туркам припомнили вероломную расправу с Давидом Комниным, императором Трапезунда, и его детьми, а также князьями Боснии и Митилены. На том переговоры и закончились. Паша в ярости объявил, что отдает город на разграбление войску, повелел вырезать всех родосцев, кроме детей – для последующей продажи, – и вновь напал на еврейский квартал; беспрестанный обстрел мешал христианам очищать засыпающийся обломками ров.

Рано утром 27 июля, в день Св. Пантелеимона (а не 27 июня, как ошибочно утверждает К. Носов), турки тихо и в порядке пошли на штурм, беспрепятственно захватили крепостной вал, вырезав спящих от бесконечной усталости врагов, закрепились на нем и подняли свои флаги. Пала башня Италии. «Турки дрались, как львы» – такое свидетельство имеем мы из глубины веков. Поскольку д’Обюссон по-прежнему появлялся на самых ответственных участках обороны и лично вел своих воинов на врага, и на этот раз Великий магистр не изменил своему нраву и обычаю. Аббат Верто пишет: «Родос мог бы быть взят