Пабло удивленно смотрел на него:

— Что такого она могла увидеть? Зачем применять к ней настолько крутые меры?

Алекс пожал плечами.

— И кто мог производить манипуляции с ее мозгом?

— Русские, ЦРУ, израильский моссад, британская МИ-6 — любая организация, владеющая этой методикой.

— Кажется, она не выезжала за пределы США. Значит, остается только ЦРУ.

— Не обязательно. Все остальные тоже действуют здесь, преследуя собственные цели. Кроме того, с этими методами контроля мозга знакомы не только разведывательные организации. Есть еще сатанинские религиозные культы, группы политических фанатиков-экстремистов и другие. Знание распространяется быстро, а знание о зле — и того быстрее. Если такие люди хотят, чтобы она о чем-то забыла, ни в коем случае не помогай ей вспомнить. Это не принесет пользы ни ей, ни тебе, Пабло.

— Не могу поверить…

— А ты поверь, — мрачно сказал Алекс.

— Эти фуги, эти неожиданные страхи перед черными перчатками и шлемами… кажется, ее блок дает трещину. Но люди, о которых ты говоришь, не оставили бы свою работу недоделанной, верно? Если бы они установили блок, он бы действовал идеально.

Алекс вернулся в свое кресло, сел, наклонился вперед, вперился в Пабло пронзительным взглядом, явно пытаясь донести до него мысль об опасности ситуации.

— Вот это и беспокоит меня больше всего, мой старый друг. Надежно установленный барьер в мозгу обычно не ослабевает сам по себе. Люди, которые смогли сделать это с твоей юной подружкой, — первоклассные специалисты. Они не могли напортачить. Поэтому ее недавние проблемы, ухудшение психического состояния — все это может означать только одно.

— Что?

— За блоком Азраила, судя по всему, погребены настолько взрывные, пугающие, травматичные воспоминания, что сдержать их не может даже профессионально установленный барьер. В памяти этой женщины содержится шокирующее воспоминание огромной силы, и оно пытается вырваться из тюрьмы подсознания. Объекты, которые включают панику, — перчатки, сливное отверстие — с большой вероятностью являются элементами этих подавленных воспоминаний. Когда женщина зацикливается на таких вещах, она близка к прорыву, к тому, чтобы вспомнить. Но тут включается программа, и она отключается.

Сердце Пабло забилось чаще.

— Значит, с помощью гипнотической регрессии все же можно проникнуть за блок Азраила, расширить трещины в нем, не вызывая комы. Нужно действовать с крайней осторожностью, но…

— Ты меня не слушаешь! — прервал его Алекс. Он снова встал и замер между двумя креслами, указывая на Пабло трясущимся пальцем. — Это невероятно опасно. Ты с этим не совладаешь, слишком все серьезно. Если ты поможешь ей вспомнить, у тебя появятся всесильные враги.

— Такая милая девушка, и жизнь ее разбита из-за этого.

— Ты не в силах ей помочь. Ты слишком стар, ты всего лишь одиночка.

— Слушай, ты, наверное, не понимаешь ситуации. Я тебе не назвал ни ее имени, ни профессии, но я скажу тебе теперь, что…

— Я не хочу знать, кто она такая! — сказал Алекс, глаза его расширились.

— Она врач, — гнул свое Пабло. — Или почти. Последние четырнадцать лет она готовилась к медицинской практике, а теперь теряет все. Это трагедия.

— Черт побери, подумай вот о чем: она почти наверняка обнаружит, что знание правды гораздо хуже незнания. Если подавленные воспоминания прорываются наружу, значит они настолько травматичны, что могут психологически уничтожить ее.

— Может быть, — согласился Пабло. — Но разве не ей решать, доискиваться до правды или нет?

Алекс был непреклонен:

— Если ее не уничтожит воспоминание, то, возможно, убьет тот, кто внедрил блок. Меня удивляет, что ее не убили сразу же. Допустим, за этим стоит какое-то разведывательное агентство, наше или их: ты же понимаешь, что для них жизнь простого человека не стоит ничего. Она получила редкую, удивительную отсрочку: промывка мозгов вместо пули. С пулей выходит быстрее и дешевле. Второй отсрочки она не получит. Если они обнаружат, что блок Азраила взломан, узнают, что она раскрыла их тайну, то попросту вышибут ей мозги.

— Не факт, — возразил Пабло. — К тому же она очень целеустремленный, энергичный, пробивной человек. Для нее то, что творится с ней сейчас, ничуть не лучше вышибленных мозгов.

Алекс уже не пытался скрывать раздражение:

— Поможешь ей — тебе самому вышибут мозги. Тебя и это не остановит?

— Когда тебе восемьдесят один, — сказал Пабло, — в жизни случается мало интересного. Я не могу позволить себе отказаться от такой редкой возможности, если уж она подвернулась. Vogue la galère[22] — я должен рискнуть.

— Ты совершаешь ошибку.

— Может быть, мой друг. Но… почему тогда я чувствую себя так хорошо?

Чикаго, Иллинойс

Доктор Беннет Соннефорд, за день до того прооперировавший раненого Уинтона Толка, пригласил отца Вайкезика в просторное помещение, на стенах которого висели чучела рыб: марлин, громадный тунец, морской окунь, форель. Более тридцати стеклянных глаз невидящим взглядом смотрели на двух мужчин. Шкаф со стеклянными дверцами был заполнен серебряными и золотыми кубками, вазами, медалями. Доктор сел за сосновый стол под марлином, вечно плывущим с гигантской открытой пастью, а Стефан уселся в удобное кресло рядом со столом.

Хотя в больнице ему сообщили только номер кабинета доктора Соннефорда, отец Вайкезик с помощью друзей в телефонной компании и полиции сумел разузнать его домашний адрес и телефон. Он пришел к Соннефорду в половине восьмого вечера, многоречиво извиняясь за вторжение во время рождественского праздника.

— Брендан работает со мной в церкви святой Бернадетты, — сказал Стефан, — я о нем очень высокого мнения и не хочу, чтобы у него возникли неприятности.

Соннефорд, и сам слегка напоминавший рыбу — бледный, с чуть выпирающими глазами и от природы сморщенными губами, — спросил:

— Неприятности? — Он открыл набор с миниатюрными инструментами, взял отвертку и переключил внимание на катушку спиннинга, лежавшую на листе промокательной бумаги. — Какие неприятности?

— Воспрепятствование полиции в исполнении служебных обязанностей.

— Глупости. — Соннефорд осторожно вывинтил винты из корпуса катушки. — Если бы он не подошел к Толку, тот был бы сейчас мертв. Мы влили в него четыре с половиной литра крови.

— Правда? Значит, это не ошибка в медицинской карте.

— Не ошибка. — Соннефорд снял металлический корпус с автоматического барабана и уставился в механическую начинку. — У взрослого человека на килограмм веса тела приходится около семидесяти миллилитров крови. Толк — крупный мужчина, весит сто килограммов. Нормальное количество крови в нем — семь литров. Когда я заказал первую порцию крови в операционной, Толк потерял около шестидесяти процентов своей собственной. — Он положил отвертку и взял такой же миниатюрный ключ. — А до меня, в машине, в него влили еще литр.